Про Харальда Боезуба я знала. Он был предком нашего материнского рода, и мать рассказывала нам с Оди о нем и о битве при Бровеллире, еще пока мы были совсем маленькие. И мы слушали об этом столько раз, что теперь я без запинки пересказывала эту повесть и моим детям. И о Хедине я тоже знала, который каждую ночь бьется с Хагеном, похитителем его дочери Хильд. Всякий раз они поражают друг друга насмерть, но Хильд колдовством оживляет их, и смертельная схватка повторяется снова… Жуткое сказание, но Добрыня его очень любит. Мне вдруг представилось: Хакон и Свенгельд, израненные, окровавленные, стоят друг против друга с мечами и щитами, а поодаль – Соколина с поднятыми руками, творящая волшбу… Никакой волшбы она, конечно, творить не умела, кто бы ее тут научил, но все это было так дико, что я содрогнулась. Просто немыслимо!
– Я не верю! – вырвалось у меня. – Он нас дурачит!
Соколина не ответила, но по ее лицу было видно: она хотела бы со мной согласиться, да не может.
– У вас опять все кипит! – раздался вдруг рядом голос моего мужа.
И поразил меня как громом. Откуда тут взялся Володислав? Я обернулась: он стоял у меня за спиной и смотрел в костер.
Котел и правда закипал: предательские пузырьки тянулись снизу вверх в буром отваре и издевательски лопались у поверхности.
– Я увидел со стены, как ты пытаешься утопить моих детей, и пришел их спасать! – Володислав подхватил на руки подбежавшую к нему Малку и подкинул в воздух.
Я охнула и принялась торопливо ворошить поленья. Пора добавлять квасцы. Но если я уже успела все испортить, то вместо красновато-коричневого получится просто бурый…
Мне грозило загубить немалую долю зимних трудов, но я едва соображала, что делаю. Все казалось, я сплю, потому что наяву всего рассказанного Соколиной ну никак не могло быть!
Там, на берегу, мне было лишь стыдно перед мужем, что я чуть не проворонила покрас. Не обратила внимания на то, что он слышал часть нашей беседы с Соколиной, и не подумала, что из этого может выйти. И не узнала бы, если бы в тот же вечер не рассыпала снизки.
Это было мое любимое ожерелье: его мне оставила мать, когда уезжала из Киева. Сама она его привезла из Волховца в числе своего приданого. Когда-то оно состояло из тридцати трех стеклянных бусин, черных, одни с белой волной, другие – с белыми, синими, зелеными «глазками» и «ресничками». С тех пор я, криворукая, его уже роняла, четыре «глазка» раскололись. Вместо них я в последние года повесила узорные бусины из серебра, которые отец присылал мне из Моравии, так что все равно было очень красиво.
Но когда бусин так много, ожерелье получается тяжелое, и рано или поздно любой шнур или ремешок рвется. Наступал вечер, пора было собирать ужин, но сначала покормить и уложить детей. Они догуливали с Вторушкой и Мыльнянкой у реки, я послала