Книга чая. С комментариями и иллюстрациями. Какудзо Окакура

событием. Оно, скорее, было характерно для тех условий, в которых только может жить и процветать Азия. То, что мы называем буддизмом, нельзя рассматривать как определенное и сформулированное учение со строгими границами и четко размежеванными ересями[4], способное породить собственную Священную канцелярию. Слово «буддизм» лучше считать термином, который дан обширному синтезу, известному как индуизм, но принятый иностранным сознанием. Ибо господин Окакура, обращаясь к теме японского искусства IX века, совершенно недвусмысленно дает понять, что вся мифология Востока, а не только личное учение Будды, являлась предметом взаимного обмена. Происходила не «буддизация», а «индуизация» монгольского сознания, что можно назвать подтвержденным процессом; иначе это можно сравнить с тем, как если бы христианство получило в какой-то чужой стране название францисканство – от своих первых миссионеров.

      Нагарджуна, букв. «серебряный змей» (ок. 150 – ок. 250) – выдающийся индийский мыслитель, основатель буддийской школы мадхъямака. Согласно Нагарджуне, все дхармы пусты, так как не имеют основания для существования в себе самих, и потому о чем-либо говорить можно только апофатически, через отрицание.

      Хорошо известно, что для Японии жизненно важный элемент ее национальной деятельности всегда заключается в ее искусстве. Здесь в каждом периоде мы находим указания, записи и памятники относительно тех составляющих ее сознания, которые по-настоящему существенны. Японское искусство отличается от древнегреческого, в создании которого участвовал весь народ, и даже от индийского, где вся нация, объединившись, разрабатывала философское учение. Таким образом, вопрос приобретает весьма интересную глубину: что это такое вообще, что выражается через японское искусство в целом?

      Господин Окакура отвечает без колебаний: это культура континентальной Азии, которая в соприкосновении с Японией находит свободное яркое выражение в искусстве этой страны. И эта азиатская культура в широком смысле слова делится, по его мнению, на китайскую ученость (научную мысль) и индийскую религию. Искусство Японии имеет не просто собственные орнаментальные и индустриальные черты, его формирует великая жизнь идеала, которая вряд ли пока еще известна в Европе. Истинное японское искусство – это не несколько рисунков цветущей сливы, а могущественная концепция Дракона; не птицы и цветы, а поклонение Смерти; не мелочный реализм, каким бы прекрасным он ни казался, а грандиозная интерпретация величайшей темы, доступной человеческому уму, – страстное желание буддизма спасти других, а не себя. Средствами и методами этого выражения Япония всегда была обязана Китаю; однако господин Окакура утверждает, что в отношении самих идеалов она зависела от Индии. Он уверен, что ее великие эпохи выражения всякий раз следовали за волнами индийской духовности. Так, лишенная стимулирующего влияния великого южного полуострова потрясающая художественная интуиция Китая и Японии наверняка