Я был очень благодарен за эти слова.
– Раньше я и подумать не мог о том, что ждет после смерти. Точнее, был уверен, что все закончится. Теперь я здесь, и этот мир так похож на рай. Но… – Я запнулся, пряча мысли о сестре в самый дальний угол сознания.
– Человеку всегда чего‑то не хватает, – произнес Иларем. – Но, к счастью, здесь практически нет ограничений. – Он протянул руку, чтобы поймать взявшееся из ниоткуда яблоко, откусил его и подмигнул. – Творческие способности даже смерть не посмеет отнять, поскольку это означало бы пойти против воли бога.
Теперь я понимал: чем выше развитие человека, тем содержательнее его дальнейшая жизнь в мире духов. «Здесь нет ограничений», – повторил я, и во мне зародилась безумная идея, которую захотелось поскорее воплотить в реальность.
Глава 8
Отпуская мечту – не прощайся.
После разговора с Иларемом я погрузился в раздумья, сидя дома у камина. Если во мне и было что‑то хорошее – так это любовь. И я должен питать это чувство, должен погрузиться в него без остатка, чтобы стать лучше. Но как это возможно, если сестра потерялась среди миров?
Какой абсурд – знать местоположение каждой песчинки в этом мире, но не знать, где отыскать нужного для счастья человека.
Избавив дом от лишних досок, расчистив участок, я принялся отстраивать запланированную комнату на втором этаже. Интересно, почему дом изначально был тесен, уж если дожидался меня? Вероятно, тем самым он призывал развиваться, коротая время до появления сестры.
Я верил, она обязательно появится – сияющая и счастливая. Представлял, как она входит в дом, где все будет кричать о том, как сильно я ее ждал. Каждая стена будет увешана от пола до потолка ее портретами, что ей, конечно же, не понравится. Она начнет снимать картины, приобретая статус полноправной хозяйки. Хозяйки, в которой нуждались мы оба, – и дом, и я сам.
Ведя затворнический образ жизни, я много рисовал. Каждая картина – портрет сестры, только раз за разом она становилась менее узнаваемой. Память будто постепенно стирала ее лицо, а глаза изображенной девушки получались и вовсе чужими. Но сдаваться я не собирался, внушив себе, что вскоре обязательно получится уловить черту, отличающую глаза любимой от всех остальных, не значащих для меня ничего.
В детстве я пробовал рисовать вместе с ней. В голове возникали интересные образы и идеи, но при попытке перенести их на бумагу руки не слушались. Получалось откровенно плохо, и я перечеркивал свое творчество, ни разу не завершив ни один рисунок.
Сестра уверяла, что нужно больше практики, что будет подсказывать и помогать. Но ведь ее никто не обучал, и у нее всегда здорово получалось. Она умела рисовать сразу, как только ей дали в руки карандаши. В четыре года, пока остальные дети просто малевали в альбомах, сестра изображала вполне узнаваемых цыплят, лошадок, собак и кошек, нашу семью. Мама, наверное, до сих пор хранит ее детские рисунки. А я после