– Бабушка, милая, – взмолилась Наденька, – выручи, продай молока.
Старуха удивленно вскинула на нее подслеповатые глаза:
– Что ты, родимушка, какое у бабушки молочко! Не удержали буренушку – зимусь продали. Сам-то, бывало, в лесу подкашивал, а сам со двора – и буренка со двора… Да ты чья будешь? Ничего не вижу, а по говоре будто незнакомая…
– Учительница здешняя.
– О, вишь ты… – понимающе кивнула старуха. – Нашего Митьку-сорванца учишь. А что, казенного-то не хватает, прикупаешь?
– Да я не себе, бабушка… А у кого тут можно купить?
– Да уж не знаю, голубушка, – вздохнула старуха. – Матрена да Марфа с коровами у сена… А тут бы в тех домах, – указала она черной, костлявой рукой, – есть коровушка, да они сами вприглядку едят: тремя домами одну держат…
Наденька медленно вышла на дорогу, повернула обратно. Но, пройдя несколько шагов, она остановилась. Что же скажет она голодным ребятишкам? Как взглянет им в глаза? А вдруг пришла мать? Нет-нет! Всю деревню обойти, а найти! На общий двор сходить!
И она, спотыкаясь, снова побежала от дома к дому.
Глава двадцать пятая
Анфиса, прочитав сводку, пытливо взглянула в распухшее от комариных укусов лицо Парасковьи:
– Что-то немного наставили.
– При нашем-то совете не больно разойдешься.
– Чего опять не поделили? Траву?
– А вот как есть траву. Что же это такое, Анфиса Петровна? Мы с утра на общем убиваемся, а он – в кусты… – Парасковья опасливо оглянулась кругом, вплотную придвинулась к председательскому столу. – Бригадир из веры вышел. Первые два дня покосил с нами – ничего, а потом, говорит, ревматизма скрутила. Ну, скрутила и скрутила. С кем не бывает? Отлеживайся в избе. Только у него ревматизма-то не как у других. Позавчера это я утром брусок забыла – пришлось вернуться с пожни. По дороге еще куст смородины красной сорвала. Думаю, старику хоть утеха. Какое там! Прибежала к избе, смотрю, а его шляпа промеж кустов качается, и коса на плече. Нá, господи, куда он с косой?.. А он лесок прошел – знаешь, за избой ручьевина, Степана Андреяновича раньше была, да ну махать косой. Смотрю, а там уже и стожок стоит. Вот какая у него ревматизма.
На другой день Анфиса верхом на смирной кобылке отправилась в Росохи. Дорога туда – не приведи бог: суземная, тяжелая. В Пекашине так и говорят: «Кто в Росохах не бывал – тот и ада не видал». Летом в Росохи можно проехать только верхом да на легких еловых санях-волокушах, которые специально делают для завоза хлеба и харчей. Лошадь всю дорогу бредет по колено в грязи, натужно и с громким хлопаньем переставляя ноги; жалит лесной гнус. Это в сухую страду. А в дождливое лето – прямо беда. Болотная дорога раскисает, как кисель. Лошадь постоянно проваливается в невидимые колодцы, всплывает на водянистых рáдах, которые разливаются в целые озера. А если еще пройдет бурелом – перекрестит,