Миних открыл глаза.
До эшафота оставались считанные сажени. В голову просочился шум расступающейся толпы и утренний туман. Чья-то рука преградила путь.
Остановились. Граф посмотрел на офицера, с которым говорил по дороге из крепости, во сне и наяву (тот глядел в сторону плахи), потом на свои ноги.
Их было две. Арифметика удушающего облегчения.
Конвой провёл узников Петропавловской крепости коридором из зевак и гвардейцев. Фельдмаршал искал в неровных людских стенах демона, но тени оставались на своих местах – на привязи к человеческому телу. Как и должно.
Аудитор выкрикнул его имя.
Подавив озноб недавнего видения, Миних поднялся на эшафот и подошёл к деревянной колоде, в которую уткнулся острым профилем огромный топор, тот, что совсем недавно…
Фельдмаршалу удалось поднять глаза и обвести набережную взглядом несломленного человека. Покрытое испариной лицо Васильевского острова ответило на это болезненным чихом – ветер затрещал в ветвях, завыл в каменных промежностях.
«За мной идёт моя слава, – успокаивал себя Миних. – Она – истинный плащ, алый плащ побед и триумфов, мою славу развивает над плечами ветер. А сны остаются снами. И гниют под ногами».
На помосте, за спиной аудитора, стояли палачи. Это расхождение с ужасным видением собственной казни немного успокоило графа – он помнил, как коренастый человек в ярко-красной рубашке поднялся на эшафот уже после объявления приговора.
Второй раз за день Миних выслушал приговор о четвертовании. Ещё более стойко, чем в первый – что-то лопнуло внутри, растеклось чернилами по вызревшему пузырю пустоты. Граф молча стоял на плахе, высокий и неподвижный, точно вбитый в помост клинок. Он будто бы и не заметил, как палач извлёк из колоды топор, убаюкал топорище на свободной руке, словно чужое угловатое дитя.
Далёкий выстрел заставил замолчавшего аудитора вздрогнуть – полдень отметился пушечным залпом с Нарышкина бастиона. Миних не шелохнулся.
– …милостивым решением императрицы смертная казнь заменяется вечной ссылкой. Христофор Антонович Миних ссылается в Сибирь, в деревню Пелым, – услышал он обрывок нового приговора.
Не переменившись в лице, фельдмаршал сошёл с эшафота, на который поднялся Остерман и грохнулся там в обморок. С головы слетели ермолка и парик. Вице-канцлера привели в чувство, зачитали смертный приговор, заломили руки, освободили шею под топор. Великолепно разыгранный спектакль, который закончился объявлением места ссылки – Березов, в котором некогда жили Меншиков и Долгорукие.
– Руби его! – кричал рванувший к эшафоту народ. – Руби!
Из-за частокола штыков тянули руки, хлестали призывы к расправе.
Раздавленный Остерман попросил вернуть ему парик. Жизнь продолжалась, и теперь вице-канцлер боялся простуды.
После этого избежавших топора немцев отвезли на санях в Петропавловскую крепость, на куртинах и башнях которой не осталось ни одной чайки.
И была