– Родилась в Красноярском крае, в Абакане я жила. Жили мы вместе с родителями, там они и схоронены.
В ходе разговора выясняется, что все же не в самом Абакане родилась моя собеседница, а в Быскаре – была такая деревенька на юге Красноярского края, рядом с Хакасией, да, как говорится, сплыла. Причем в прямом смысле слова: в 1963–1966 годах ее вместе с другими населенными пунктами похоронили на дне Красноярского водохранилища. А заодно – более чем 200-летнюю историю этих заповедных мест, активное освоение которых началось еще при Петре I.
– На Енисее стояла деревня у нас, – уточняет бабушка. – Протоки были, и вот мы там жили. Ничего нам не мешало – жили и жили, жили и жили[2].
Местным жителям, может, ничего и не мешало, а вот индустриализаторам мелкие деревни и села тогда очень даже мешали претворять в жизнь планов громадье, поворачивая реки вспять.
– ГЭС как строили, так затопление было. Не одна наша деревня, а много деревень позатопило. Ну это известно же тебе? – спрашивает меня Валентина.
Да, дорогая бабушка Валя, моему поколению известно, что при строительстве Красноярской ГЭС с лица земли были стерты 132 населенных пункта и переселено порядка 60 тысяч жителей. Да и повесть Валентина Распутина «Прощание с Матерой» мы все читали в школе. И хотя тамошние события разворачиваются на реке Ангара при строительстве Братской ГЭС, в обоих случаях речь идет о трагедии. О тысячах личных трагедий, которые слились в одно безмерное человеческое горе.
К моменту затопления в Быскаре, как гласит Ин тернет, насчитывалось более сотни домов. Валентине, матери четырех сыновей, тогда было чуть больше 40.
– Переживали, что дом пришлось бросить?
– Дом наш оформили, увезли, нам заплатили за это се. Туда, на другое место, нас назначали, а потом разрешили, куда хочешь поезжай, – уже без эмоций, как-то буднично вспоминает дела минувших дней долгожительница. Видно, давно отболело.
Много ли помнят о детстве те, кто перешагнул столетний рубеж? По-всякому бывает. Одни, в основном почти потерявшие связь с действительностью, только детскими воспоминаниями и живут. Другие – каждый по своей причине – погружаются в далекое-предалекое прошлое редко, неглубоко, неохотно.
Разные мне попадались старожилы. Валентина, скорее всего, ближе ко вторым: не дала мне возможности представить ее детство в красках. А может, красок-то особых в нем и не было. Как и во всей ее жизни, прошедшей в бесконечных трудах. Жизнь как черно-белое кино. И это на таком-то фоне – сибирском, сочном, многоцветном!
– Что запомнилось из детства?
– Только сегодня вспоминала, где была и что делала. Как играла, бегала по горочкам, в родник спускалась, ягоду-черемуху рвала, ела, глубеницу[3] собирала. Никто за мной не следил. Это, может, мне было лет восемь-девять.
Валентина росла в многодетной семье. Причем большинство детей – отца, от первой