– Здравствуй, Хоне Брайман. – Тот, кто назвался Ароном, нагнулся и потрогал окропленный росой камень.
– Здравствуй, – ответил Хоне.
Человек в ермолке отчетливо слышал его голос, отчетливей, чем собачий лай.
– А где Рахмиэл? – спросил покойник.
– Рахмиэлу неможется, – ответил пришелец.
– Эту колотушку я ему смастерил. Я – Хоне Брайман, столяр.
– Хорошая колотушка, – сказал тот, кто назвался Ароном.
– Постучи, – сказал покойник. – Я хочу услышать свою работу. Работа никогда не умирает. Если она хорошая. Постучи.
Тот, кто назвался Ароном, сел на могилу и тихо застучал колотушкой. Стук ее радостно-тревожно отдавался в тишине.
Светало. Отсюда, с могилы Хоне Браймана, человек в ермолке видел все местечко: скученные унылые дома, шпиль костела, жестяную крышу корчмы, поблескивавшую, как водка в бутылке, и высокую трубу фрадкинской бани.
Тот, кто назвался Ароном, сидел и стучал колотушкой, и столяр Хоне Брайман слушал свою работу, как заупокойный молебен.
– Ты чего здесь расстучался? – напустился на стучавшего синагогальный служка, вынесший из молельни мусор.
– А что – нельзя? – спросил тот, кто назвался Ароном.
– Здесь кладбище.
– А ты уверен?
– Уверен, – пролопотал служка.
– Кладбище – там, – сказал тот, кто назвался Ароном, и показал рукой на корчму.
– В корчме?
– В местечке. Там больше мертвых.
Он встал с могилы столяра Хоне Браймана и, ссутулившись, побрел через поле полегшей от дождя ржи к Рахмиэловой развалюхе.
– Я всю ночь не спал, – признался старик.
– Подслушивал? – улыбнулся тот, кто назвался его пасынком Ароном.
– Я же тебя просил: не стучи у дома Фрадкина громко.
– А разве я громко?
– Громко, громко… А потом то ли мне приснилось, то ли на самом деле кто-то стучал на кладбище…
– На кладбище прежний сторож стучал… как его…
– Шмуэл, – подсказал ошарашенный Рахмиэл. – Разве и у мертвых можно что-нибудь украсть?
– Можно.
– Что?
– Память, – сказал тот, кто назвался его пасынком.
– Память? – прошамкал Рахмиэл. – Тоже мне богатство! Память – это же беда!
– Для кого и беда – богатство, – отозвался человек в ермолке.
– Ты, наверно, за ночь проголодался?
– Нет. Спать хочу.
– Спи, – сказал Рахмиэл. – Спи.
Он уснул сразу.
Рахмиэл ходил по избе и мокрой тряпкой бил мух. Мухи были моложе его на семьдесят с лишним лет, к тому же ни у одной из них на ковенском тракте левую бревном не придавило. Они летали над столом, над кроватью, садились на лицо человека в ермолке, перебегали со лба на небритую щеку, с небритой щеки на обнаженную шею.
А