Совершенно иначе держал себя гордый кардинал и прелат Жан Балю. Людовик взял своего служителя из самого низкого слоя общества и поднял его до высокого звания или, по крайней мере, до огромного оклада великого раздатчика милостыни Франции, осыпал бенефициями и выхлопотал для него кардинальскую шапку; словом, сделал все возможное, чтоб кардинал не избежал обычного заблуждения людей, неожиданно поднимающихся из самых низов к полноте власти. Ослепленный быстротой своего возвышения, он сразу уверовал в свою способность вести какие угодно дела, хотя бы даже такие, которые были ему совершенно чужды и непонятны. Вплоть до того, что позволял себе, торжественно проходя мимо шотландских стрелков, делать им замечания самым авторитетным тоном, а иногда он даже распекал того или другого из них за то, что он называл отступлением от дисциплины, так что опытные воины, хоть и не смели ему возражать, слушали его с видимым презрением и досадой.
– Известно ли королю, – спросил Дюнуа кардинала, – что бургундский посол требует немедленной аудиенции?
– Как же, – ответил кардинал. – А вот, кажется, и сам всеведущий Оливье ле Дэн, который, вероятно, не замедлит передать нам волю короля.
И правда, не успел он договорить, как из внутренних королевских покоев вышел знаменитый Оливье, любимец Людовика, деливший его расположение с гордым кардиналом, но не имевший с ним ничего общего ни во внешности, ни в манере себя держать. В противоположность высокомерному и напыщенному прелату, Оливье был маленький худой человек с бледным лицом, в самом простом и скромном черном шелковом камзоле и таких же панталонах и чулках. Серебряный таз, который он держал в руке, и перекинутое через плечо полотенце указывали на его скромную должность. Лицо его отличалось живостью и проницательностью, однако он старался скрыть это выражение и ходил, скромно опустив глаза, или, вернее, скользил неслышно, как кошка, словно стараясь прокрасться незамеченным. Но мог ли пройти незамеченным через приемный зал человек, который, как всем было известно, возымел такое огромное влияние на короля, что добился полного забвения имени Оливье ле Дэн, и которого иначе и не звали, как Оливье Негодяй или еще – Оливье Дьявол! Эти прозвища были даны ему за ту чисто дьявольскую хитрость, с какой он помогал королю приводить в исполнение его вероломные замыслы. Озабоченно пошептавшись о чем-то с графом Дюнуа, который тотчас же вышел из зала, Оливье повернулся и направился опять во внутренние покои, причем все почтительно уступали ему дорогу. Отвечая на ходу униженными поклонами на эту учтивость, он раза два-три остановился, чтобы наскоро шепнуть несколько слов кое-кому из присутствующих, на этот раз Людовик Лесли оказался в числе, удостоившихся беседы Оливье, который сообщил ему в двух словах, что его дело улажено.
Вслед