А случилось то, что и должно было случиться. Папа медленно, слегка побледневший и несколько испуганный, потирая ушибленный локоть, поднимался с полу. Но в каком виде!
Его белоснежный костюм был обильно залит масляной краской, которая струйками стекала с пиджака на отглаженные брюки, образуя живописнейшие разводы и пятна. Папа оторопело и часто моргал белесыми ресницами, оглядывая себя со всех сторон. Перепуганы были все, но Любочка опомнилась первой. Коротко хохотнув, она, зажав рот рукой, стремглав выскочила в другую комнату и, трясясь от смеха, повалилась на диван.
Потом закатились громким смехом и мы все, кроме Иолы Игнатьевны и папы, пребывавшего в великой досаде на самого себя.
– Феденька, пойди переоденься. Ты ужасно выглядишь! – мама говорила с акцентом. Итальянский оставил след на всю жизнь. Почему-то её слова только усилили наш смех. Папа, дав затрещину и Федьке, и Борьке, предупредил: «Коровину не проговоритесь!» После чего поспешно вышел. Мы буквально зашлись от хохота. Смеялись долго, пока не обессилели окончательно. Наконец, мама позвала всех на веранду обедать. Она сидела у огромного блестящего самовара, шумевшего и выводящего «семейную» мелодию. Строго и одновременно по-матерински поглядывала на нас, делая замечания: «Ирина, сиди прямо! Таня, не щипай Федю! А ты, Борис, убери локти со стола!» Она считала, что дети всегда должны знать своё место и «ходить по струнке». Пошалить мы любили!
Последним к столу пришёл папа в белой рубашке и белых брюках, с широким полосатым поясом, который любил. Хмурясь, посмотрел на наши головы, уткнувшиеся в тарелки. Понял, что мы каждую минуту готовы вновь рассмеяться. Хмыкнул понимающе и вдруг широко и обезоруживающе улыбнулся.
– Мамуся, – обратился он к Иоле Игнатьевне, озорно блестя голубыми глазами, – когда приедет Костя, справься, нет ли у него чего-нибудь такого в его театральном реквизите, что бы срочно нуждалось в покраске? Тогда мой костюм пригодится ещё раз!
И мы все, на сей раз вместе с папой, вновь разразились громким смехом. Папочка смеялся громче всех и от всей души. Насмеявшись вдоволь, принялись за остывающую еду. Появился Константин Коровин в охотничьем костюме и высоких сапогах, с этюдником через плечо. Вспомнив строгое предупреждение папы «не проговориться Коровину», мы ниже пригнули головы, сдерживая душивший нас смех, рвущийся наружу. Папа, раздувая ноздри, почти угрожающе постукивал по столу пальцем.
Пощипывая бородку «а-ля Генрих IV», Коровин, прищурившись, справился о причине веселья, и папа, поначалу отвечавший уклончиво, наконец сдался и сам рассказал, как он красил люстру в белом костюме и чем это кончилось.
Рассказ позабавил Коровина. В особо интересных местах он с ехидцей уточнял некоторые детали, сказав в заключение: «В древности считали, что смех продлевает жизнь! Ты будешь долго жить!»14
Соловей
Когда в 1914 году началась I мировая война, мы, как и все русские патриоты,