– Где мама? – у меня пересохло и болело горло, говорить удавалось с трудом, я была без сил.
– Это твой новый дом. У тебя новая мать, ни слова больше о той женщине и твоей прошлой жизни.
В то мгновение я поняла больше, чем должна была понять маленькая девочка. Я больше не проронила ни одной слезинки, мои губы больше ни разу не тронула улыбка. Я забыла, что такое любовь, перестала чего-то бояться и разучилась быть счастливой. На твердых ногах меня держал только неподдельный гнев, он питал меня силой, не давая сломаться под гнетом обстоятельств.
Престарелая седая служанка со сморщенными пальцами скинула с меня застиранный сарафан, тщательно помыла мое тело и волосы разными ароматными настойками, от которых кружилась голова, и переодела меня в черное кружевное платье. Так меня до сих пор продолжала сжимать мамин медальон до крови на ладони.
Меня не посвящали в подробности болезни Ванессы, игнорировали любые разговоры о моей матери и не желали объяснять, почему именно я оказалась заменой. Я знала лишь то, что настоящая наследница короны была не в состоянии исполнять свои королевские обязанности из-за трагедии, случившейся незадолго до моего появления, а мне предстояло стать марионеткой в руках семьи Савур.
Я до дрожи в коленях ненавидела Ванессу, ведь ей не приходилось жить в ее гребаном мире, где каждый день был чертовым колесом смерти. Она обрекла на эту участь меня, упрямо не желая просыпаться, и мне сложно было ее винить. Будь у меня шанс выбирать, я бы ни за какие драгоценности вселенной не осталась в этом нескончаемом аду.
Уже более пятнадцати лет каждую ночь в этом дворце я проводила в молитвах, ведь молитва – это единственное оружие, что могло позволить избежать судьбы, на которую меня и Ванессу обрекли ее жадные родители.
Я бросила камзол на пол своей спальни и забралась на кровать. Мысли снова и снова крутились в голове, пока не начало казаться, что я схожу с ума. Я схватила графин с водой с прикроватного столика и, громко ругнувшись, бросила его в стену. За ним полетел стакан и ваза, в которой стояли свежие черные эустомы, принесенные утром служанкой Шэгги. Несколько осколков отскочили и попали мне на ногу, образуя неглубокие порезы, а те, что попали на лицо не оставили следов, словно кто-то мягко отбросил их назад.
Я громко рассмеялась в истерике, поставила свою любимую пластинку на граммофоне с нагнетающей лирической мелодией и начала танцевать как обезумевшая, предварительно заперев дверь и наложив чары на стены комнаты. Подобные вспышки случались крайне редко, но помогали мне выплеснуть то, что я держала в себе каждую секунду своего существования.
Обессиленная я упала на кровать, не потрудившись даже укрыться одеялом в прохладную