Ито мысленно повторял эти слова, представляя, как убийца мог бы интерпретировать сцены, подобные тем, что они видели на месте преступлений. Каждое его слово звучало все более убедительно.
– Но мы все же не можем точно сказать, какой смысл он вложил в эту картину, – добавил Окубо, поднимаясь с кресла. – Множество людей видят искусство по-разному. То, что для одного является бессмертной красотой, для другого может быть вызовом, угрозой или даже оправданием для преступления.
Ито посмотрел на фотографию еще раз, словно искал в ней что-то, чего не видел раньше. Теперь, когда Окубо указал на возможные трактовки картины, в голове у Ито стали складываться новые, темные образы.
Ито спросил, его голос звучал спокойно, но в нем уже чувствовалось напряжение, которое с каждым моментом нарастало.
– А может быть, так, что убийца воспринимает эту картину как похоть? – его вопрос был неожиданным, и он не мог не срезонировать в воздухе. Он взглянул на Такеши Окубо с настойчивостью, словно требуя ответа.
Окубо слегка приподнял брови, его взгляд стал задумчивым, и он несколько секунд молчал, изучая перед собой фотографию первой жертвы. В комнате повисла тишина, только звук часов на стене подчеркивал каждую секунду, словно бы сама атмосфера готовилась к откровению.
– Похоть, говорите? – наконец произнес Окубо, его голос стал чуть тише, более серьезным. – Возможно. Это одна из тех трактовок, которую не стоит сбрасывать со счетов. Картина Джорджоне, в каком-то смысле, действительно может будить такие чувства. Мы не можем игнорировать тот факт, что обнаженное тело женщины, тем более в состоянии сна, может быть воспринято как символ желания. Для многих людей это может быть олицетворением идеализированной женственности, желаемой и в то же время недоступной.
Ито продолжал пристально смотреть на его лицо, пытаясь понять, что именно Окубо имел в виду. В словах директора музея была скрытая правда, которую он, возможно, не хотел признавать.
– В конце концов, для убийцы, возможно, этот образ женщины является не просто объектом восхищения, – продолжал Окубо, его тон становился всё более напряженным. – Это может быть и неосознанная проекция его собственных желаний, его потребности в власти, в контроле. Когда женщина спит, она уязвима, и для некоторых это превращается в возможность… обладать. Сон, а значит, и беззащитность, открывает пространство для самого низменного, для того, что скрыто в человеке, – похоти, страха, желания уничтожить, чтобы овладеть.
Ито ощущал, как эти слова проникают в его сознание. Он видел убийцу не как просто злодея, но как существо, которое в своем восприятии реальности могло обожествлять эти образы, эти символы, и переворачивать их на темную сторону.
– Значит, для него, возможно, эти картины – это не просто искусство, – тихо произнес Ито, – а своего рода оправдание.
Окубо