– Дорогие друзья, сегодня у нас очень важный гость! Уже больше года он живет в Смирне, но только сейчас присоединился к нашей компании. Родом он из Бомбея, из видной семьи, а кроме того, он один из первых индийцев – выпускников Оксфорда. С вашего позволения, я хотела бы поднять бокал за Авинаша Пиллаи, нашего нового друга.
С кем он потом знакомился, о чем разговаривал? Ничего этого Авинаш не помнил. Даже о той тревоге, которая мелькнула на лице Джульетты, когда в дверях появилась ее дочь, он вспомнил лишь на следующее утро, когда, растянувшись на матрасе в своей комнате, перебирал в уме события прошлого вечера. Однако на самом деле он думал об Эдит. В момент, когда он поднес к губам ее пальчики, на одном из которых сияло кольцо с сапфиром, в животе у него что-то оборвалось.
Комнату наполнял бархатный голос муэдзина Нури, а в памяти Авинаша снова и снова проигрывалась одна и та же сцена. Снова и снова он вспоминал, как прикоснулся губами к тонким белым пальчикам, и живот его сладко стягивало, а сердце выскакивало из груди.
Авинаш Пиллаи впервые в жизни по-настоящему влюбился.
Паутина тайн цыганки Ясемин
– Ну а что было дальше, ты, ласточка моя, и сама догадываешься. Эти двое каждый день после обеда встречались в том доме в начале улицы Васили и, накурившись кальяна с гашишем, такие трюки вытворяли, лучше даже не спрашивай.
Когда я услышала эту историю, в городе не было уже ни Эдит, ни Авинаша, ни улицы Васили, где стоял дом, в котором они встречались в послеобеденные часы и занимались любовью. Пленительными историями о любовных приключениях богачей-европейцев развлекала нас, женщин, цыганка Ясемин.
С того рассветного часа, когда меня нашли без сознания в саду у дома на улице Бюльбюль, прошло уже немало времени. Может, год, может, два. Я не знаю. Время потеряло всякое значение. Я не могла заставить себя выйти, чтобы взглянуть на руины родного города, однако, несмотря на все страдания и утраты, пережитые мной, я все еще была молода и с присущей молодости силой ухватилась за новую жизнь под новым именем, которая началась для меня в турецкой семье.
Теперь я была Шахерезадой – без языка, без родных и без прошлого.
В ту ночь, когда меня нашли, я онемела, и способность говорить не вернулась ко мне до сих пор. И вряд ли когда-либо вернется. В чем-то это было даже хорошо: тех, кто говорил на моем языке, насильно забирали из родных домов и деревень, где тысячелетиями жили их предки, и отправляли на другой берег моря. А я не хотела потерять ни пахнущую корицей Сюмбюль, вернувшую меня к жизни, ни сам этот дом, где я теперь жила.
Стоило только цыганке Ясемин вынуть из своего мешка самые разные товары, разложить их на оставшемся от европейцев большом столе с замысловатыми коваными ножками и начать рассказывать о любви, вспыхнувшей между Эдит и Авинашем двадцать лет назад, как все женщины сбегались на кухню и, разинув рты, слушали. Все женщины – это Сюмбюль, ее овдовевшая невестка Мюжгян, Макбуле-ханым, чернокожая нянька Дильбер