Ихсан оставлял братьев у ночного костра и удалялся к песчаным горам, кочевавшим у лагеря вместе с ветром. Садился на холодный песок и часами смотрел на звёзды, особенно на ту, что сияла ярче всех, восхищая совершенной геометрией линий. Он думал: войны рано или поздно закончатся, уйдут караваны, и Мардук, и он сам, и братья уйдут, затерявшись в вечности, а звезда по-прежнему будет сиять, не замечая всего, что ушло, как не замечает она то, что есть и было. Глядя на звезду, юноша словно прикасался к самой вечности, единился с ней, и это чувство, сродни сговору тайных влюблённых, будило в его душе неизмеримый восторг от сопричастности к чистому, иномирному таинству, невыразимому и бесконечно прекрасному.
В ту ночь его звезда на фоне других выделялась резче обычного. Он заворожённо созерцал, как из самой её сердцевины во все стороны раскинулись ослепительные лучи, спустя минуту-другую звезда заискрилась в быстром танце молниеносных вспышек: то загоралась ярким огнём, то, будто выбившись из сил, гасла, становясь почти неразличимой бусинкой. В один момент бусинка упала с неба, растворившись в его черноте.
Это явилось для Ихсана сильнейшим разочарованием в жизни – много сильнее тягот, что готовило ему будущее. Ничто не вечно. Он слыхал об этом. Так говорили жрецы. Но понял только сейчас, наблюдая исчезновение далёкой звезды. И знание это стало частью его личного, пережитого, неисчезающим следом запечатлелось в опыте ума. Со взрослением знание не забылось, а лишь жаждало быть дополненным переживаниями нового опыта.
А пока мальчишка возвращался в лагерь, размышляя о том, было ли исчезновение звезды её смертью.
Внезапно в протяжном завывании ветра он различил стоны. Ихсан узнал голоса и ринулся вперёд что было сил.
Поздно. Посреди пустого лагеря, где на месте порушенного шатра стоял, кривясь, одинокий шест, корчились от боли братья: у среднего брата, Аббаса, был вспорот живот; у старшего, Джаббара, окровавленная кисть держалась на честном слове. Рядышком, вылупив глаза, стоял старый тощий верблюд. Ни груза, ни остальных верблюдов не было видно – насколько хватало глаз.
Выяснилось, что ночью шайка разбойников напала на караван, забрав не только вверенные Мардуком товары, но и запас воды.
Дальше Ихсан помнил безумие и мрак. На полудохлом верблюде он вёз раненых, истекавших кровью братьев через пески – необозримые волны жёлтых дюн. Под палящим солнцем песок жёг ноги. Ихсан рассёк ступни, но продолжал идти. Он то и дело падал в обморок от зноя и жажды, но шёл. Сухие ноздри вдыхали кровь, в потемневших глазах стояли образы обугленного на солнцепеке мяса. Он должен был сотню раз пасть, сотню раз сдаться смерти, но шёл.
Что вело его? – Он задавался этим вопросом позже, вспоминая, как в слепой горячке передвигая