– Он никогда не сможет этого сделать.
– Я сказал ему, что он тебя не получит. Я правильно поступил?
Джон вглядывался в ее лицо в поисках подтверждения. Кларри не сразу ответила ему, вспоминая, какой бурный отклик в ней вызвали поцелуи Уэсли. Она почувствовала себя предательницей.
– Безусловно, я никогда не буду счастлива с таким человеком. И я знаю, какие страдания это принесло бы тебе.
Джон глубоко вздохнул, почти застонал, и закрыл глаза. Когда он вновь заговорил, его голос звучал безжизненно и блекло.
– Тогда давай больше никогда не будем произносить имя этого человека.
Однако надежды Кларри на то, что настроение отца улучшится после того, как предложение Уэсли перестанет страшить его, не оправдались. Джон еще больше погрузился в сумрачный дурман и галлюцинации, находясь в добровольном заточении в своем кабинете, и она уже не могла до него достучаться.
Когда лето подходило к концу, он иногда мог не появляться по нескольку дней, а если и выходил, то лишь затем, чтобы раздобыть еще спиртного или опиума. Несмотря на болезненную худобу и трясущиеся руки, Джон находил в себе достаточно сил, чтобы сесть в седло и отправиться в деревню, где выменивал на ножи, часы, рыболовные снасти и седла наркотики и выпивку. По тошнотворно-сладкому запаху, который сочился из его берлоги, Кларри знала, что отец курит дурман. После этого он становился слабым и меланхоличным, его суставы и желудок мучительно болели. Ни дочь, ни Камаль не могли заставить его поесть. Джон таял у них на глазах, и Кларри ничего не могла поделать, чтобы остановить его медленное самоубийство. Не ошиблась ли она, так поспешно отвергнув предложение Уэсли? Его чувственное насмешливое лицо с рассеченной шрамом бровью часто являлось перед ее внутренним взором, и Кларри размышляла о том, как бы это могло быть, если бы она стала его женой. Но она гасила эти предательские мысли, ведь они ничем не могли помочь ее отцу.
С наступлением зимних холодов Кларри все сильнее охватывало отчаяние, ведь даже малейшая простуда могла лишить жизни ее отца. Они уныло встретили Рождество, не имея денег на подарки и угощения. Однажды в январе, как раз после девятнадцатого дня рождения Кларри, которое они не стали праздновать, учительница музыки Олив сообщила, что ее мужа переводят в Лахор и она уезжает вместе с ним. Первоначальное облегчение, которое испытала Кларри, подумав о том, что теперь ей не нужно изыскивать средства на оплату уроков, быстро сменилось чувством вины, ведь отъезд учительницы поверг Олив в депрессию. Она безучастно слонялась по дому, отказываясь заниматься.
– Зачем? Все равно некому оценить мою игру.
– Я ценю ее, – пыталась уговорить сестру Кларри. – И Камаль тоже.
– Но ты ничего в этом не понимаешь, – жаловалась Олив. – Только отец разбирается в музыке. Но она больше не интересует его!
Не зная, что делать дальше, Кларри решила вызвать Джона на откровенный разговор. Она ворвалась в его кабинет и рывком раздвинула занавески