Но, когда учащенное биение сердца, когда румянец, заливавший щеки, предупреждали Коломбу, что образ чужеземца уже давно занимает ее мысли, она всякий раз с твердостью обещала себе изгнать сладостные грезы, и это ей удавалось, ибо она понимала, как безотрадна действительность. Впрочем, с той поры, как отец объявил Коломбе о своем решении выдать ее замуж, она строго-настрого запретила госпоже Перрине принимать Асканио, под каким бы предлогом он ни явился, пригрозив иначе все рассказать отцу. И дуэнья из боязни, что ее обвинят в сговоре с Асканио, умолчала о дерзких планах его учителя, поэтому бедная Коломба вообразила, что она защищена от всяких случайностей.
Однако не следует думать, что кроткая девушка решила принести себя в жертву и покориться отцовской воле. Нет, все ее существо восставало при мысли о браке с человеком, которого она возненавидела бы, если бы ей ведомо было чувство ненависти. Итак, под прекрасным белоснежным челом Коломбы теснилось множество мыслей, совершенно чуждых ей прежде, мятежных, негодующих мыслей, которые она считала чуть ли не преступными и на коленях вымаливала прощение за них у господа бога. Порой она даже думала пойти к Франциску I, броситься к его ногам. Но и до нее дошли слухи, которые передавались шепотом, о том, что при обстоятельствах еще более ужасных такая же мысль осенила Диану де Пуатье[65] и что за свой поступок она поплатилась честью. Госпожа д'Этамп могла бы оказать покровительство Коломбе, спасти ее, если бы захотела. Но захочет ли она? Не усмехнется ли в ответ на жалобы девушки? Такую презрительную, насмешливую усмешку она уже видела на губах своего отца, когда умоляла его не разлучаться с ней, и эта усмешка причинила девушке много душевных страданий.
Коломба сто раз на дню преклоняла колени, творя молитву и заклиная всевышнего помочь ей, послать избавление за эти три месяца, оставшиеся до бракосочетания с ненавистным женихом; а если уж это невозможно, позволить ей соединиться с матерью.
Что же касается Асканио, то и в его жизни было не меньше тревог, чем в жизни той, кого он любил. Много раз с тех пор, как Рембо заявил, что двери Нельского замка для него закрыты, он по утрам, когда еще никто не вставал, или по вечерам, когда все уже спали, бродил вокруг высоких стен, отделявших юношу от счастья всей его жизни. Но ни разу ни явно, ни украдкой он не пытался проникнуть в запретный сад. В нем еще жило чистое, юношеское уважение к женщине, которое охраняет возлюбленную даже от самой любви.
Но это не мешало Асканио, чеканя на золоте узор, вставляя и вделывая в оправу жемчуга и алмазы, предаваться безумным мечтам, уж не говоря о грезах в часы