– Де бьер… – скомандовал Николай Иванович подошедшей к столу женщине. – Де, – прибавил он, показал ей два пальца, улыбнулся и проговорил: – Ах ты, рогатая, рогатая! Признавайся: многих ли сегодня забодала? Глаша! Переведи ей по-французски!
– Да ты в уме? – вскинулась на него супруга. – Он будет при мне с паршивой девчонкой любезничать, а я ему переводи!
– Какая же она паршивая девчонка! Она прислужающая гарсонша, – отвечал Николай Иванович.
– Ну, довольно. Алле, мадам, и апорте де бьер.
– Deux boks?[217] – переспросила прислуга.
– Бьер, бьер, и больше нам ничего не надо, – отвечала Глафира Семеновна, думая, что под словом «bok» нужно понимать еще какое-нибудь угощение. – Какой-то бок предлагает! – заметила она мужу.
– Да, может, «бок»-то значит – чернильница.
– Чернильница – анкриер. Это-то я знаю. Учиться в пансионе да не знать, как чернильница по-французски!
– Так спроси чернильницу-то. Ведь будем письма писать. Эй, гарсонша! – крикнул вслед прислуге Николай Иванович, но та не вернулась на зов.
Через минуту она явилась с двумя стаканами пива и поставила их на стол.
– Лянкриер… Апорте лянкриер…[218] – обратилась к ней Глафира Семеновна.
– À présent nous n’en avons point, madame, – развела та руками. – Si vous voulez un crayon?[219] – предложила она и вынула из кармана карандаш.
– Да можно ли карандашом-то писать письма? – усомнился Николай Иванович, вертя в руках карандаш.
– Ecrivez seulement, monsieur, ecrivez, – ободряла прислуга, поняв его вопрос по недоумению на лице, и прибавила: – Tout le monde ecrit avec le crayon[220].
– Пиши карандашом. Что за важность! Все пишут, – сказала Глафира Семеновна.
– Нет, я к тому, что я хотел также написать и его превосходительству Алексею Петровичу, с которым состою членом в приюте; так по чину ли ему будет карандашом-то? Как бы не обиделся?
– Из поднебесья-то письма посылаешь, да чтобы стали обижаться! Слава Богу, что здесь, на Эйфелевой башне, хоть карандаш-то нашелся. Пиши, пиши!
Николай Иванович взял в руку карандаш и написал:
«Ваше превосходительство Алексей Петрович! Находясь на Эйфелевой башне, с глубоким чувством вспомнил об вас и повергаю к стопам вашего превосходительства мой низкий поклон, как славянин славянину, и пью за ваше здоровье в тирольском ресторане…»
Написав первое письмо, он тотчас ж прочел его жене и спросил:
– Ну что: хорошо?
– К чему ты тут славянство-то приплел? – спросила Глафира Семеновна.
– А это он любит. Пущай. Ну, теперь Михаилу Федорычу Трынкину… То-то жена его расцарапается от зависти, прочитав это письмо! Ведь она раззвонила всем знакомым, что едет с мужем за границу, а муж-то, кажется, пред кредиторами кафтан выворачивать вздумал.
Было написано и второе письмо. Оно гласило:
«Милостивый