Григорий весело засмеялся:
– Разве ты не устала? Ну-ну, не хмурься. Изволь, я поделюсь впечатлениями. Лиза Воронцова, без сомнения, хороша, но несколько уныла. И потом, богатые невесты с некоторых пор меня не прельщают. Софи Лунгина – чудо, как хороша! Тонкие черты, изящные – как слепленная из мрамора статуя, но слишком хрупка. Мне кажется, выносить и родить ребенка ей не по силам. Более всего мне подходит Анна Павловна Маркова. В ней живость и умеренность соседствуют в удивительной пропорции. Немного проста, как все юные барышни, но это и хорошо.
– Да-а, – княгиня понимающе улыбнулась, – славный материал, чтобы создать жену по своему вкусу. Но ты промолчал еще об одной барышне.
– Маленькая чертовка с золотыми волосами… – пробормотал Григорий сердито.
– Ефроксия Виноградова. Я заметила твое влечение к её плоти, – княгиня презрительно скривила губы. – Совсем бесстыдная девица. Что поделаешь – бесприданница! Готова всякому на шею повеситься.
За ханжески подобранными словами проблескивали тщательно скрываемые нотки ревности, которые Бешкеков заметил.
–Ты права, – граф лениво потянулся и взглянул родственнице прямо в раскосые глаза. – Я мечтал зарыться в пышные кружева, чтоб добраться до её сладкой груди; стиснуть губами сосок и пить нектар, пока тело её не затрепещет…
Слова лились дурманящим потоком, но глаза Григория были холодны, как осеннее небо.
Татьяна Юрьевна побледнела, отводя в сторону глаза.
– Как ты жесток, Гриша, – прошептала она тихо. – Ужели, ты никогда не простишь меня?
В очах Бешкекова полыхнул огонь. Вся светская легкость и беспечное остроумие, присущие ему прежде при разговорах с княгиней, слетели с графа, как луковая шелуха.
– Ты променяла мои чувства на красивую болтовню смазливого пустобреха.
– Я была глупа, Гриша, – на длинных ресницах затрепетали бисеринки слез.
Бешкеков поднялся стремительно, сожалея о своей горячей вспышке. Да что это он, в самом деле? Все было-было – и быльем поросло!
– Ну что ты, душа моя, – он похлопал тетку по плечу, – перестань. Прости меня. Я вспылил. Глупо предаваться прошлому. Я давно не сержусь на тебя. Забудь мою грубость, Таня.
– Да, – Татьяна Юрьевна справилась со своими слезами, громко пошмыгивая носом. – Нам лучше оставаться друзьями. А Ефроксию оставь в покое, у неё плохая кровь. Батюшка её – сумасшедший.
– Я и не примерял её в жены. Жить со своенравной, упрямой женщиной – все равно, что вести войну с турками. Вот в «любовь» я бы с ней поиграл охотно.
– Избави тебя Боже, Гриша. У неё 11 братьев нраву необузданного.
– Кузены, я полагаю?
– Да, но за пичужку свою стоят горой.
– Тогда уж, конечно, я её не обижу. Ты же знаешь, душа моя, мой кроткий нрав.
Граф удалился, а Татьяна Юрьевна сухо поджала губы: уж что-что, а характер Бешкекова она знала прекрасно. Поэтому решила самым ближайшим временем непременно переговорить с Агафоклеей Алексеевной и посоветовать побыстрее выдать