Голландские корабельные мастера заслуженно чтились среди лучших в мире, и полученный от них аттестат плотника требовал интеллектуальных трудов, которые навряд ли были под силу человеку, не привыкшему хотя бы иметь дело с бумагой и знаками на ней.
Тогда еще ценилась цеховая солидарность, навыками гордились, даже кичились, профессиональные объединения являли собой довольно замкнутый круг, в который не всякого принимали, чтобы не падала цена мастерства в глазах общества (а прежде всего – заказчика, готового за мастерство платить). Впустить в число умельцев недоучку кто бы решился? Тут уже собственная репутация на кону, засмеют ведь: что ж у тебя за выученик-неумеха, как же ты не смог ему тайны ремесла передать, да знаешь ли ты сам-то эти тайны в достаточной мере? Так что для известного корабела было меньшим злом отказать могущественному иноземному владыке, нежели одарить его фаворита незаслуженным дипломом. Знатных по крови хватает, знатных умельцев – всегда меньше.
Хватка в учении, переимчивость подданных очень волновали царя. Он понимал, как много будет зависеть от этих качеств тех, кто должен был стать принципиально новой элитой практически новой страны. Вот он отправляет, например, на учение Петра Толстого – человека фамилии знатной, но снабжает его инструкцией, которая дает понять, что за границу Толстой послан не из-за происхождения и не для того, чтобы там полюбовались на русского аристократа. Нет, послан он «для науки и воинских дел», обязан по возвращении владеть судном, знать чертежи и карты, компасы, снасти, инструменты, паруса – словом, «прочие признаки морские». Особая награда обещана «командированному», если не только научится пользоваться этими «признаками», но и осилит кораблестроение. То есть будет знать, как «на пустом месте» возвести парусную громаду. Тем же озаботил Петр и Меншикова. По словам историка Александра Брикнера, тот был назначен царем овладеть деланием мачт – и преуспевал в конкретной этой работе лучше всех.
А вот кто чему учился и выучился прежде, еще дома, – царя, который «учимый и учащий», занимало, похоже, мало. Не исключаю, что наоборот: «табула раза», чистый лист был ему даже симпатичнее. На чистый лист новые знания занесутся без помарок, вычеркиваний и подчисток – легче будет вперед разобрать. Петр, как известно, шутил, что российский желудок крепок и все переварит. И подбирал себе соучеников, видимо, именно по «крепости желудка» – того, который в голове: по способности бесстыдно чужое схватить, усвоить и к своей, российской, нужде пристроить. А «неполный желудок» уместит, сами понимаете, больше и охотней. Сытое брюхо – оно, как считает русский народ, «к учению глухо», сытость ко сну тянет. Уж это-то допетровская Русь – с ее традицией непременного послеобеденного дремотного