обеспечить соблюдение английских законов, защищавших колонистов и их владения, и призвать ирландскую знать к повиновению Короне. Ему дали понять, что тем самым он лишь исполнит свой долг и не может рассчитывать на смягчение законных последствий измены, совершенной в прошлом; если же он потерпит неудачу, то никакое расстояние и безвестность не спасут его от последствий еще более суровых. Он повторно отрекся от наследственных прав на весь огромный палатинат, которым его предки владели веками: отныне эти владения принадлежали монархине, перед которой он склонился, – если, конечно, она сможет их удержать.

      В Ольстере Хью потянул за ниточки шпионской сети, которую вот уже несколько лет старался раскинуть как можно шире. У него были агенты и в дублинских, и в лондонских чиновных кабинетах и судах. Один сообщил, что Десмонд признал над собой власть всех законов, статутов и уложений Короны. Другой – что Десмонд пообещал покончить с восстанием Фицмориса, хотя «как именно он собирается это сделать, не обсуждалось». Но куда более драгоценным для Хью был голос самой королевы, и не только потому, что он добавлял знаний о происходящем. Да, он звучал до сих пор, хотя и не так громко и внятно, как в прежние времена. Казалось, Елизавета устала, теряет силы, начала сомневаться в себе. «Граф Десмонд, – всего лишь ворох бумаг, – прошептала она из зеркала. – Кипа столетних страниц, погрызенных мышами. От него пахнет пергаментом и старыми чернилами».

      Десмонда отправили домой на корабле Мартина Фробишера, и тот веселился всю дорогу, до самого Дублина. Граф Десмонд так и не понял, смеется ли капитан над ним или его просто забавляет, как повернулось дело. Корабельная шлюпка доставила графа в Уайтфрайарз; отряд гвардейцев Ее Величества, прибывший вместе с ним, сопроводил его, печатая шаг, до ворот Дублинского замка. Там его встретили братья, все при оружии, и по одним только их радостным приветствиям и широким улыбкам граф Десмонд понял: они думают, что он поведет их на битву. Но как раз этого-то он и не хотел, а если бы и хотел, все равно не смог бы. Они что, совсем ума лишились? Или это Фицморис с иезуитами заморочили им головы? Братья кричали и хлопали его по спине латными перчатками. Они привели ему коня, да не простого, а рожденного (так ему сказали) от того жеребца, на котором он когда-то выехал на битву при Аффане. Вот как много воды с тех пор утекло!

      Сэр Генри Сидней, которого держали в курсе обо всех передвижениях графа, тоже вышел из замка – поприветствовать гостя, провести его внутрь и доставить в камеру, где ему предстояло обитать в ближайшие дни. Лорд-наместник был не дурак, чтобы предоставить Десмонду свободу действий, и графа это ничуть не удивило. За годы неволи он так и не научился терпению, но хорошо научился притворству. Ему разрешили выходить в город (спасибо доброму сэру Генри!); ему пообещали встречу с любимой женой. Умеренные упражнения на свежем воздухе тоже были дозволены – означало ли это, что ему можно присоединиться к охоте на оленя