Словом, они вызывали у меня не менее жгучее любопытство, чем я у них. Констатировав это, я сразу расстроился: меньше всего я любил играть роль вишенки на торте. По крайней мере, здесь не было моих ровесников. Оглядевшись, я их не обнаружил. Я был в том возрасте, когда все взрослые кажутся на одно лицо – с трудом отличаешь двадцатилетнего от восьмидесятилетнего, зато всякий ровесник представляется особенным и таит потенциальную опасность.
Облегченно вздохнув, я принялся с любопытством разглядывать расставленные повсюду фотографии, задерживаясь на тех, где была девушка, похожая на маму, но, так сказать, в более благородном облике, какой я прежде не мог себе и вообразить. Я схватил снимок, где мама была запечатлена в закрытом платье, играющая на рояле, на котором теперь красовалась эта самая фотография.
Тут в другой части гостиной я заметил загорелого нарядного господина – он мне подмигивал. Господин стоял у выхода на террасу, вид у него был самодовольный, как у знатока светской жизни. Узнав его, я немало удивился, что и он здесь.
Я неохотно поплелся за мамой, которая уже направлялась к нему.
– Это Джанни, мой любимый дядя.
– Лучше скажи: твой единственный дядя. – У него был на удивление густой голос.
– Когда-то он был самым маленьким – младшим братом моего отца и тети Норы, а теперь сразу видно, кто у нас босс, важная шишка, патриарх.
Я не верил своим глазам: годы серьезного, сдержанного поведения, а теперь гляньте – с юмором рисует мне генеалогическое древо, сгущая краски и кокетничая.
– Хватит издеваться, – надулся он. – И знаешь что? Мы с твоим парнем уже знакомы.
– Правда? – удивилась она. – Откуда?
А вот откуда. Странствуя из банка в банк, мама нередко оставляла меня в машине (припаркованной в третьем ряду) перед огромным укрепленным сооружением горчичного цвета. Я никогда не задумывался, зачем она туда ходила. Но сооружение напоминало исправительное заведение, и я решил, что это место нравственного перерождения: люди с нечистой совестью, преследуемые кредиторами, приходили туда покаяться в грехах. Однажды, когда мама долго не возвращалась, я нарушил строжайший запрет и отправился на поиски. Азарт быстро сменился кошмаром агорафобии, которой в детстве страдают все. Переступив порог, над которым красовалась устрашающая надпись “Судебный городок”, я оказался в квартале, здания которого щупальцами тянулись во все стороны. Здесь было полно полицейских, просителей, бедолаг, людей в тогах. Я бродил, охваченный растущей тревогой, уже не надеясь отыскать маму. Наконец я узнал ее плащ – сердце подпрыгнуло от счастья и от испуга.
Мама сидела за столиком бара вместе с каким-то мужчиной: она – спиной ко мне, он – лицом, оба что-то подписывали. Заметив, что я уставился на него, мужчина сначала посмотрел мне в глаза, затем улыбнулся, словно догадавшись, кто я такой. Опасаясь телепатических способностей мамы