Но потом я понял, сколько чувств, эмоций и сил он вкладывает в эти слова, и у меня защемило сердце.
Воронцов не был трусом, он был готов умереть за Родину при необходимости в любой момент, но здраво оценивал происходящее и, даже почти не имея сил, думал не о себе, а, как настоящий командир, об общем деле и целесообразности. И очевидно, эта целесообразность подсказывала ему, что смысла нам соваться сейчас в город и просто так умирать нет.
Я всё прекрасно понимал и был благодарен ему за это.
Однако, несмотря на приступ сентиментальности, я всё же решил возразить:
– Нельзя бросать наших. Наверняка там есть выжившие. Надо их освободить.
Воронцов посмотрел на меня, как мне показалось, с сожалением и, вздохнув, уставшим голосом ответил:
– Я же тебе говорю: это не в наших силах. Всё, разговор закончен.
И его категоричность мне не понравилась, потому что я как раз только-только разговор этот начал.
А потому я, разумеется, несмотря на его недовольство, продолжил свою мысль:
– Мы же пока даже не предприняли ничего. Как ты можешь заранее знать, что в наших силах, а что нет?
– Да тут и пробовать нечего, – нахмурился он. – Ты видел, сколько немцев там? Что мы – две забинтованные мумии – с ними сможем сделать?
– Я не знаю, – честно признался я. – Но думал, мы что-нибудь придумаем.
– Что придумаем? Как вдвоём всех немцев разбить?
– Ну, типа того… Думал, может быть, партизанами станем, как Денис Давыдов.
Чекист уставился на меня, как на инопланетянина. Потом прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:
– Давыдов – это который в 1812 году французов бил? Ну ты и вспомнил. – Он улыбнулся. – Мальчишка, книжек начитался и решил партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.
– А хоть бы и так. Какая разница, кого в землю класть – француза аль немчуру? Земля – она всех примет, – принимая вызов, резонно заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил: – Так ты партизанить не хочешь, что ль?
Воронцов вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул и, потерев себе лоб, произнёс:
– Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира – одна война. А война – она, брат, построена на преимуществе. Есть у тебя преимущество над противником – ты побеждаешь. А если нет, то на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная. Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов. Поэтому в лучшем случае мы с тобой можем стать диверсионной группой. Но и это нам не по плечу, потому как мы, мало того, что без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах. Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты?!
Я снял очки, потёр ладонью глаза, затем куском бинта, болтавшегося