– Мы не ради этого, – откликнулся студент Мевис. Он шепелявил языком, когда говорил; его по-детски круглое лицо становилось темно-красным, когда кто-нибудь пристально смотрел на него в течение некоторого времени. Дисциплинарное взыскание привело его на комбинат. Но, как он рассказал любопытному Курту, он хорошо устроился в своей бригаде. – Они меня перевоспитали. – Он покраснел, когда увидел недоверчивую улыбку Курта. Сильно шепелявя, он быстро добавил: – Не понимаю, почему это считается наказанием.
Шах застал дни золотой лихорадки, которые впоследствии были украшены легендами, и в памяти его сохранилась сотня красивых, трогательных и грубоватых историй.
– В те времена… – начал он, каждая его история начиналась с «в те времена», как будто все это уже было частью истории, и в его голосе звучали гордость и жалкое превосходство старого строителя над тремя новичками. – В те времена здесь еще ничего: не было ни улиц, ни домов, вы, юнцы, даже не сможете себе это представить, – продолжил ветеран Шах. Ему было двадцать три года. – Здесь, в гостинице, находился штаб строительства, а на сцене – отдел кадров. Два приятеля привезли первый мешок цемента на велосипеде из Шпремберга. В то время каждый мог купить у своего бригадира кубометр земли за пинту пива.
Шах не знал имени своего отца. Его мать забирала у него все до последнего пенни из его зарплаты и пропивала их со своими друзьями. На следующий день после своего восемнадцатилетия Шах ушел – худой мальчик, ужасно одетый, отягощенный серыми образами слишком раннего горького опыта. Он был недоверчив и робок; его словно магнитом притягивала крупная строительная площадка, сначала он искал только заработок и вещи, которые можно было бы купить за деньги: кожаную куртку, кроссовки, мотоцикл.
Потом он стал искать людей и нашел девушку, которая осталась с ним, он встретил мастера Хаманна, и тот не стал облегчать ему жизнь: он возложил на Шаха ответственность, ставил перед ним сложные задачи, которые разжигали его глупые амбиции. Шах начал учиться. Сейчас он учился в техникуме. Несколько недель назад он стал кандидатом партии.
– …в те времена, – рассказывал он, – можно было легко попасть в плохую компанию. Многих уже уволили. Были те, кто хотел заработать много денег легким способом, которые переходили с одного рабочего места на другое и снимали сливки… А в день зарплаты брали проституток – извини, девочка, но я скажу все как есть, – и они вытаскивали деньги из карманов приятелей, тут такое можно было увидеть, тебя бы оставили без сапог. И все же… Иногда я еду по Ф-97 и говорю себе: «Шах, ты бы не поверил тогда, когда сюда привезли первый агрегат, что за четыре года здесь так все изменится». Мы изменили эту землю. Мы изменились сами. – Он задумчиво водил по столешнице желтым от никотина указательным пальцем и говорил: – Понимаете, мы сами стали лучше.
Студент беспокойно ерзал на стуле.
– Шах… Нам стоит идти. Хаманн не любит, когда опаздывают на работу.
– Да плюнь ты на Хаманна! – воскликнул Курт. Его злило, что бригадный Наполеон, по-видимому, вторгается в личную жизнь каждого. –