Последним пришел Шах, худой и очень спешивший.
– Давайте уже начнем, – сказал он. – У меня сдельная оплата труда.
– Переживешь эти четверть часа без работы, – сказал Курт, который был полон решимости взять бразды правления в свои руки с самого начала. Он осмотрелся. Всего было восемь человек. Николаус стоял у окна и, запрокинув голову, смотрел в небо.
– Кто у вас староста? – спросил Курт.
Студент вышел вперед, он покраснел, когда все повернули к нему головы.
– И что именно вы до этого делали?
– Немного, – ответил Мевис, смущенно улыбаясь, его крепкие, немного выступающие зубы сверкали белизной на смуглом лице. – Устроили праздник, но это перешло в простую попойку. – Теперь он очень шепелявил, он чувствовал себя неуверенно, хотя главной причиной раздражения был командный голос Курта. Он не знал, откуда Курт взял право задавать ему такие вопросы, но, с другой стороны, понимал, что многого не добился, и трем новичкам будет трудно понять, почему его единичные попытки не сработали. Он добавил: – И еще субботники.
– В этом участвует вся бригада, – отметил Курт.
Клаус заступился за студента.
– Так нас всего ничего… Только что-то придумаешь, как случится авария.
– А я после работы хожу в техникум, умник, – сказал Шах.
– А я заочник в Зенфтенберге, – прошептал Рольф. Ему было немного за двадцать, умный, уравновешенный парень, писавший стихи и любивший Франса Мазереля, чьи репродукции висели на стенах его комнаты в три ряда. Он был сыном шахтера; окончил рабоче-крестьянский факультет и хотел стать горным инженером. Боль в горле заставляла его всегда говорить хриплым шепотом, но он никогда не позволял себе показать, как сильно страдает от этого.
Курт рассмеялся.
– Ребят, вы что такие невеселые? – Он протянул портсигар.
– Кармен, – презрительно отметил Клаус. – Дамские сигареты. – Но все же взял две и засунул одну за ухо. Курт обошел только стоящего в стороне Эрвина, и никто этого не заметил; они, казалось, привыкли к тому, что на него можно не обращать внимания.
Реха села на подоконник рядом с Николаусом, который все еще смотрел в окно, запрокинув голову. Она единственная заметила перемену в облике Эрвина: его глаза за толстыми стеклами очков приобрели теперь странное выражение, трусливое, злобное и печальное, и Реха подумала: «Он похож на маленького дикого зверька, попавшего в капкан».
Она нерешительно крутила сигарету между пальцами. Девушка впервые почувствовала что-то вроде жалости к незнакомому парню, судьба которого не тронула ее, когда ее рассказывал Хаманн. Она подумала: «А что