Она смотрела на его морщинистое, кожистое лицо с черными тенями под скулами, и ей стало жаль его еще до того, как она узнала, что старику слегка за тридцать. Ей также хотелось бы показать ему, как она рада, что он подсел к ней и заговорил о ней так, как будто она уже давно работает в бригаде. В школе-интернате, в кругу сверстников, она иногда бывала веселой до дикости; перед незнакомыми взрослыми с проблемами, которые ее не касались и которых она даже не понимала, страх и робость не давали ей произнести ни слова.
– Почему ешь бутерброды всухомятку? – спросил Хайнц. – Я принесу тебе чай. – Он встал. – Мастер сказал мне приглядывать за тобой.
Он принес Рехе чай в алюминиевой кружке и стал смотреть на ее волосы, пока она пила, затем сказал:
– Мне всегда не везло в жизни. Я хотел женщину с черными волосами. Но у меня блондинка. И чтобы умела вязать для детей, понимаешь? А у нее, пока она вынашивала второго, зрение испортилось. Так с вязанием и не получилось…
«Боже мой, конечно, это трагично», – подумала Реха. Но она молчала и только кивала, а Хайнц хлопнул себя по плоской груди и сказал:
– Мне вечно не везет. Теперь вот с сердцем проблемы, как раз сейчас, когда я прилично зарабатываю. Раньше я был штатным ночным сторожем – заводской охранник, чтобы тебе понятнее было, – получал двести пятьдесят монет. Мастер забрал меня оттуда. Теперь мы получаем премию, и на нее еще можно что-нибудь купить.
Он рассказывал быстро и охотно, не то чтобы жалуясь. Казалось, его забавляло его упорное невезение. Он бы с таким же добродушным рвением рассказал историю всего своего детства, которую Реха узнала позже.
Реха иногда кивала, но Хайнцу было достаточно того, что она вообще его слушала. Он, размахивая обеими руками, описывал ей обстановку своей квартиры, а Реха, которой никогда не приходилось беспокоиться о мебели, слушала вполуха, не понимая, почему кто-то может так увлеченно говорить о гарнитуре.
– Моя семья живет не здесь. Я живу в поселке вместе с мастером. – И с гордостью продолжил: – Он мой друг… Но, понимаешь, со временем можно с ума сойти в этих бараках.
– Я думала, у Хаманна своя квартира, – сказала Реха.
Хайнц смутился; он беспокойно передернул плечами и после небольшой паузы объяснил:
– У него, как бы это сказать, нет настоящей семьи. Что ж, пора продолжать? – Он тут же убежал, худой, подвижный, немного прихрамывающий, в помятой, сдвинутой на левое ухо кепке.
Реха осталась в замешательстве, тронутая теми ощущениями, которые до сегодняшнего дня посещали ее редко и мимолетно. Работа с тисками давала ей достаточно времени для размышлений, и, по крайней мере пока, она не думала о себе, о своих страхах и потере школьных друзей.
Чуть позже она стояла рядом с Фридель у чана с водой; они полоскали клапаны в мутно-серой, поблескивающей маслом жидкости. Фридель спросила:
– Он понравился тебе?
– Кто?
Фридель неопределенно махнула головой.
– А,