Надел рукавицы. Они были холодные, в них тоже попал снег.
Ощутил спиной порывы ветра. Увидел на северной стороне неба темное облако и задался вопросом, может ли оно принести метель с севера.
– Не отнимай у меня луну! – крикнул я небу. Безмолвная пустыня поглотила мой голос. Ни малейшего эха, просто ждущая тишина. Однако небо, казалось, прислушалось, ибо облако вроде бы отступило на восток.
Я топтался возле саней. Хотел пойти пешком, но ноги полностью утопали в снегу, вынуждая вернуться. Пытался идти снова и снова, каждый раз в новом направлении, но безуспешно. В итоге стоял на болоте и смотрел на узор своих следов, похожий на бумажную рождественскую звезду в окне родительского дома. На Рождество мать пекла имбирное печенье, отец улыбался за столом в горнице, в печи пылал огонь. В такой вечер отец не кричал черт возьми, не оставлял намеренно – потому что ему так важно было кукситься в кресле – остывать картошку в своей тарелке.
Надо мной кружилось облако. Оно просто дурачило меня. Уханье совы прекратилось, перестала орать возбужденная лиса, скрылся месяц. Завьюжило. От меня останется лишь небольшая история об исчезновении. Я был как Йорген Брёнлунд в ледяной пещере в Гренландии, с той лишь разницей, что в моем случае это было бессмысленно. Он все же ставил научный эксперимент, умер ради высокой цели. Отправился на ледники Севера с парой своих друзей и сотней ездовых собак и в конце концов умер в одиночестве. У него не было никакой техники, а меня она же и подвела. У меня был двигатель, который работал бы, если бы мне хватило сил, телефон, по которому можно было бы позвать на помощь, если бы он не разрядился на морозе. Я был комнатным растением, зависящим от машин, оторванным от природы, и потому оказался слабаком.
Брёнлунд сделал в дневнике последнюю запись: «Я пришел сюда в исчезающем лунном свете и не могу двигаться дальше из-за обмороженных ног и полной темноты»[15]. Знаю это, потому что прочитал о нем все, ведь он тоже отправился в путь с лайками.
Я не могу больше продолжать. Этим сказано все, и это ясно. Так получилось. Не могу ничего.
Но у меня опять же не было ни бумаги, ни ручки, да и сказать мне было нечего. Мог бы написать что-нибудь на снегу, хотя бы еловой палочкой начертить то единственное, что было у меня на уме: глупец.
Мороз заледенил мою мокрую рубашку, зубы стучали, пальцы ног ломило, но внезапно я почувствовал странное утешение. Не стоит беспокоиться, больше не о чем переживать. Все устроится. Снег укроет меня, под снегом тепло, там спят белые куропатки, да и медведи тоже. Засну в снегу, и безмолвная пустынная земля тихо и нежно примет меня в свои объятия как родного. Самые красивые легенды слагают всегда о тех, кому не довелось жить долго. Возможно, кто-то придумает подобную и обо мне.
Внезапно я услышал раскаты грома и уже не понимал ничего. Метель с севера и следом гром. Среди зимы.