Отхожу от ограждения под сень навеса, поправляю растрепавшиеся волосы. Не хочу выглядеть как сорванец, когда сойду с парома. Не сегодня.
Смотрю на свою юбку, проверяю, сильно ли она изжевана. В сумеречном свете угасающего дня неопрятные складки не очень заметны. Из Нью-Йорка в Калифорнию я путешествовала в вагоне второго класса, а не в отдельном купе, отсюда и примятости. Впрочем, это было ожидаемо: Мартин Хокинг написал, что у него прочное финансовое положение, но он не богат. То, что у него есть деньги, само по себе чудо. Я согласилась бы поехать к нему и в багажном вагоне, лишь бы сбежать куда подальше от фабрики по производству зонтов, съемного угла в трущобах и особенно от таких же, как я, молодых ирландок, которые слишком часто напоминали мне о том, что я оставила на родине.
Хорошо, что мама не видит меня сейчас, а то как пить дать посадила бы на первый поезд назад до Нью-Йорка. Правда, мама не знает, сколь тяжело мне там жилось. Я не хотела ее волновать, потому ей неведомо, что комната, которую я снимала вместе с четырьмя другими девушками, по площади не превосходила кухонный чулан, а источником воды для питья, купания и стряпни служил водопроводный кран на задворках – один-единственный на все здание. Ей неведомо, что все опорожняли свои ночные горшки прямо из окон, ведь туалетов в доме не было, – несмотря на предписание городских властей, – и там висел такой смрад, хоть топор вешай. То съемное жилище не имело ничего общего с домом, куда спешишь по окончании трудового дня. Просто комната с просевшими комковатыми матрасами, в которой ютились несколько человек. Вонючая дыра, где мечты о лучшей жизни умирают быстрее, чем рвется ветхая одежда, и где такие же, как я, девушки из Белфаста, Армы, Дерри и других ирландских городов коротали ночь.
– Я росла в Чикаго, – рассказывала сидевшая напротив меня попутчица несколько часов назад, когда наш поезд с пыхтением мчался по невадской пустыне. – И с нами по соседству жила одна женщина из Ирландии. В Америку она приехала девчонкой в ту ужасную пору, когда в Ирландии земля не давала урожай и нечего было есть. Это было давно. Я сама тогда еще не родилась, ну а уж вы тем более. Она говорила, что было страшное время. Голодная смерть косила целые семьи. – Женщина с жалостью покачала головой.
На моей родине не найдется ни одного человека, который не слышал бы про те долгие годы беспросветной нужды. В графстве Даун тот период ирландской истории получил название Великий голод – An Gorta Mór на гэльском языке, на котором до самой своей смерти изъяснялась бабушка. «Великий», потому что его вспоминают даже не столько из-за нехватки продуктов питания, сколько потому, как чувствовали себя люди в те годы. Ими владело безысходное отчаяние. Они были истощены донельзя, сатанели от недоедания.
– Да, мне рассказывали про то страшное время, – ответила я.
Женщина полюбопытствовала, иммигрировала ли я в Америку со всей своей семьей.
Я подумала о своем брате Мейсоне. Он первым отправился за океан, помог мне здесь устроиться. Теперь он живет где-то в Канаде, с женщиной,