– Нет, не вернулась.
– Звонили Вик, Настасья и бабушка, – хихикнул Сева.
– Не Вик, а Виктор Николаевич, не Настасья, а Анастасия Павловна, сколько можно повторять. Разве не довольно того, что я прощаю тебе выраженьица типа «ломанись за здоровьем», потому что сама ими грешу? – взорвалась я.
– Брось, мама, – безмятежно призвал сын, – а то я от страха все перезабуду. Полковник приедет завтра в обед, докторша велела тебя поцеловать, а бабушка – привезти меня к ужину. Сказала: «По-моему, твоя мать не в форме. Пожалуйста, не требуй с нее многого». Мам, вареники – это многое?
Я невольно рассмеялась. Ловко Севка вывернулся. И по именам и отчествам старших не назвал, и злить меня упрямством не стал. Сильно же ему вареников хочется.
– Я сделаю их тебе с удовольствием, сынок.
– Бабушка умная, – вроде как удивился просветлевший отпрыск. – Сказала: «Сначала передай про полковника, а потом проси у матери, что твоей душеньке угодно».
Ну, мама! Ведь через раз употребляю это слово в кратких энергичных восклицаниях. Приписала мою хандру тоске по Вику и нашла способ сообщить мне о своей догадливости. Знает, что Севка повторит их телефонный треп, не перепутав и буквы. Получалось: «Я все понимаю, дочка, забираю ребенка, встречай любовника без помех». Никак не поверит, что Севка нам с Виком не мешает. Почему я завожусь? Измайлов уже неделю в командировке, я по нему соскучилась. Но считаю эти переживания интимными и скрываю даже от мамы. Не провела ее. Не преуспела. Проиграла. А проигрывать я не люблю. Что со мной творится? Нет, чтобы поблагодарить маму и возликовать. Со столь серьезным отношением к жизни и окочуриться недолго. Могу я позволить себе роскошь очищающего от вредных привычек или напрочь избавляющего от земных забот инфаркта? Не могу. Следовательно, надо терпеть и обходиться без него.
И я начала приспосабливаться. Включила музыку, сделала гимнастику, приняла душ, накрутила волосы на бигуди, бухнула на плиту кастрюльки с картошкой и яйцами, вынула из морозилки мясо с намерением сегодня замариновать, а завтра к приезду Измайлова пожарить. На этом этапе хозяйственной деятельности уныние само меня покинуло. И то, что я не бросилась его удерживать или хотя бы провожать, свидетельствовало о полном выздоровлении. Все в мире было банальным. Но какое чудо, что оно вообще было.
Всеволод смолотил две тарелки вареников со сметаной. Впервые за несколько месяцев он не пререкался, когда я намекнула на приближение тихого часа. В детстве я лежала в больнице, где санитарка называла тихий час мертвым. Когда я поделилась этим воспоминанием с Настасьей, она хохотала до слез. Потом заявила:
– Извини, пациентам не понять черного медицинского юмора.
– Она так острила в педиатрической клинике? – не поверила своим ушам я.
– Нет, нет, успокойся. Наверное, какая-нибудь народная интерпретация.