Порой рощу называли жалобной. И действительно, днями и ночами она полнилась стонами древесных стволов.
Живя в лесу, Глен однажды надумал взобраться на древнее дерево и сорвать пару листков, ибо в них томились целебные соки. Он подготовился: нацепил одеяние из толстенной кожи, надел столь плотные перчатки, что не чувствовал шероховатую кору под подушечками пальцев. Взобрался. Добыл сверкающие листья. И только спрыгнул, как брат шлёпнул его по руке, выбивая ценную добычу. Ещё в полёте к земле листья потухли, а стоило им упасть, они и вовсе превратились в пыль.
– С ума сошёл? – Олеандр тогда страшно разозлился, взирая на Глена как на полоумного. – Да, они целебные. Но, во-первых, сок их нужно пить, не отрывая листья от ветвей. А во-вторых, они могут как исцелить, так и умертвить. Такая себе игра случая, сознаешь? Готов рискнуть жизнью?
Гулкое уханье стволов разнеслось по роще. Глен тряхнул головой, отметая давние воспоминания.
Тропа подводила к расщелине в земле, через которую протягивался хрустальный мост. За ним сияло озеро – столь чистое и спокойное, что в нём отражалась картина, достойная запечатления на холсте: размышлявшие над водой шапки белой листвы и высившиеся вдали пики Хрустальных скал.
От озера веяло свежестью, даровавшей шаткий покой. Дувшие ветра сметали со скальных уступов пыль и утягивали за собой её сверкающие хвосты. Белесые крупинки парили над кронами. Глен уже блестел, как сугроб под лунным оком. Проклинал и рощу, и прекрасные в своей иности полупрозрачные скалы и старался не заострять на них внимания. Казалось, они разговаривали с Гленом. Велели устроиться в тихом уголке и отринуть мирские волнения.
Что за чары? Быть может, гемеры наложили на скалы защиту, чтобы отваживать путников?
Удивляться чему-либо у Глена уже не было сил. Он просто вёл скакуна вперёд, надеясь отыскать луч последней надежды. Читал стихи, пытаясь заглушить назойливые шепотки. Но тут же умолк, увидев ступившую в озеро чернокудрую девушку. Она взволновала куда сильнее – до вставшей дыбом чешуи. Расти рядом иные деревья, Глен притаился бы в тени крон. Но Изои-Танатос давали столько света, что от него не находилось спасения.
Глен осадил скакуна, страшась спугнуть Эсфирь неосторожным жестом или шорохом. Её кофтёнка и штаны покоились на плоском камне у кромки воды. На нём же лежали и ржавый нож, и клевец Погибели. Похожее на клык лезвие клевца горело в ночи и отливало синевой.
Ореол света обволакивал Эсфирь и очерчивал её рога. Неловкая и неказистая, она уже стояла по бёдра в воде. Сложив крылья, омывала обнаженное тело – до того тощее, что кожа обтягивала кости. Глен устыдился и отвернулся – негоже благородному воину глядеть на девичьи прелести. Подстегнул скакуна, но тот встал, как обледенелый, отказываясь идти по хрустальному мосту.
Эсфирь встрепенулась. Глен перехватил её чёрный взгляд – и в сознании укрепилась глупая мысль, что боги сжалились и послали Глену дар, желая извиниться за все невзгоды, которые вылились на его дурную голову.
– Глендауэр! –