Додик Арабескович задумался. В глазах его обозначился вполне гамлетовский вопрос: два наряда вне очереди или… впустить? Впустить… или – два наряда? А может, хотя бы один? А?.. Нет, слишком унылый был у меня вид даже и для одного! Человек мучается, скорбит… Осознает!
– Заходи! – старшина широким жестом пригласил меня в теплую казарму.
В курилке рядом с сортиром отдыхали, сладко попыхивая «Дукатом», три неразлучных «сверчка»: младший сержант сверхсрочной службы Брылькин, сержант сверхсрочной службы мариец Степа и старшина сверхсрочной службы Страстотерпцев. Негнущимися пальцами я размял ароматную «Астру».
– …такая, понимаешь, толстая загорелая задница посреди кровати! – маленький, круглый Страстотерпцев брызгал слюной и размахивал в воздухе руками, слегка при этом подпрыгивая. – Ну, тут я ей и вдул! Вдул по самые уши!
Круглолицый Брылькин и вечно улыбающийся мариец Степа слушали уважительно, изредка кивая и поддакивая.
(Помнится, в первые дни своей службы я, тогда еще плохо знакомый с суровыми реалиями солдатской жизни, наивно поинтересовался у Страстотерпцева, что означает это загадочное вдул? «Что значит – вдул? – Страстотерпцев задумался, подыскивая подходящий синоним, затем доверительно улыбнулся и, подтверждая мои давние и наихудшие опасения по поводу величия и могучести русского языка, выдал радостно и счастливо: – Вдул – то же самое, что и впердолил!» Более никакие вопросы языкознания мы с ним не обсуждали.)
От тепла и курева голова моя закружилась, и, погружаясь в полудрему, успел подумать я: до чего же скудна жизнь у старшины сверхсрочной службы Страстотерпцева, до чего же она у него тосклива и однообразна!
– …песок, пронимаешь, море! А посреди песка… – Страстотерпцев и сам захлебнулся от описываемой красоты, – посреди песка: толстая загорелая задница!..
– «Вдул»?! – спросил зачарованный восхитительной картиной мариец Степа.
– И как «вдул»! Эх, братцы ж вы мои, как же я тогда «вдул»! А так я ей тогда «вдул», ребяточки, что никакими такими русскими словами этого не передашь!
И тут сказочная задница обернулась белоснежным бом—бром—черт-его-знает-каким—стакселем, курилка качнулась и поплыла тяжелым бригом по могучим волнам седого океана к далекому сияющему горизонту… А вот уже и не корабль это вовсе, а тихая скромная «букашка», троллейбус «Б», ползущий серым размокшим Садовым… «Метро „Парк Культуры“! – голосом дневального Корефуллина объявляет водитель и добавляет неизвестно к чему: – Рядовой Штейн! На выход!» И я выхожу, и сразу оказываюсь в заваленном снегом переулке подле какого-то деревянного дома. «Господи! – вслух изумляюсь я. – Да это ж Хамовники!»
– Бога нет!.. – доносится до меня злобный скрипучий голос.