– Это уж было бы черт знает что, – сказал Санчо и, испуская из себя тридцать «ой», шестьдесят вздохов и послав сто двадцать проклятий по адресу того, кто его сманил, он кое-как приподнялся, но, остановившись на полдороге, стоял согнутый, как турецкий кривой лук, не будучи в состоянии окончательно выпрямиться, несмотря на свои старания. Он взнуздал и оседлал осла, тоже несколько сбившегося с дороги при чрезмерной свободе того дня. Затем он поднял Росинанта, который, если б обладал даром слова, наверное, не отстал бы в жалобах от Санчо и от своего господина. В заключение Санчо устроил Дон Кихота на осле, привязал позади него Росинанта и, взяв осла за уздечку, медленно поплелся по тому направлению, где, как ему казалось, должна была пролегать большая дорога. Едва прошел он коротенькую милю, как судьба, направлявшая его дела от хорошего к лучшему, вывела его на большую дорогу, и он издали увидел постоялый двор, который, к досаде Санчо, но к удовольствию Дон Кихота, этот последний принял за замок. Санчо настаивал на том, что это постоялый двор, а Дон Кихот уверял, что замок, и спор их был так продолжителен, что они, не окончив его, успели добраться до постоялого двора, куда Санчо без дальнейшей проверки и въехал со всей своей запряжкой.
Постель, и без того слабо державшаяся на шатких подпорках, не могла выдержать еще тяжесть погонщика и грохнула на пол.
Том 1, глава 16
Итак, я говорю, что погонщик, осмотрев своих мулов и задав им вторичную порцию корма, растянулся на вьючных седлах и стал поджидать свою всегда исполнительную Мариторнес. Санчо был уже весь обложен пластырями и лежал в постели; хотя он и старался заснуть, но этому препятствовала боль в ребрах; Дон Кихот также с болью в ребрах лежал с открытыми, как у зайца, глазами. Весь постоялый двор был погружен в безмолвие, и нигде не было видно света, за исключением лишь того, который исходил от лампы, висевшей посреди галереи. Эта удивительная тишина и привычка рыцаря неотступно вспоминать о событиях, рассказываемых на каждом шагу в книгах – виновниках его несчастий, – зародили в его голове одну из самых странных нелепостей, какие только можно выдумать, именно: он вообразил, что приехал в знаменитый замок (потому что, как уже было сказано, все постоялые дворы, где он останавливался, казались ему замками) и что дочь хозяина постоялого двора – дочь владельца замка, которая, побежденная его изяществом, влюбилась в него и обещала тайком от родителей прийти к нему этою ночью полежать с ним в постели. Считая всю эту им самим созданную химеру за действительность и истину, он стал тревожиться и думать об опасности, грозившей его добродетели, и в душе своей твердо решил не изменять сеньоре Дульсинее Тобосской, хотя бы перед ним предстала сама королева Хинебра с дуэньей