И буланкинскую калитку оставили в покое.
Шура Никитина, которая стояла на мостике, согнувшись и держась за поясницу, медленно выпрямилась, и стала видна большая родинка у нее на левой щеке. Моне всегда казалось, что вид у Шуры немного страдальческий. И дело было не в спине, за которую Шура держалась, а именно в этой овальной родинке под глазом, напоминавшей темную, растекающуюся слезинку.
– Давно пора газон перед домом посеять, а я все с грядками с этими вожусь! – сказала Шура Никитина со страдальческим видом.
– Радикулит? – оживилась Алевтина Семеновна. – В таких случаях идеально помогает собачья шерсть…
Но тетя Валя перебила:
– Слушай, тут Машка должна передать Буланкиной лекарство от суставов. Может, она от тебя передаст? Там такая калитка, что за ней ни черта не видно! Да еще на замке.
– Так и от меня ни черта не видно. Вон! – Шура махнула рукой в сторону буланкинского дома. – Лес дремучий! На огороде разве что через сетку высмотреть. Вечерком приходите, она в жару не работает.
У кого, у кого, а у Шуры Никитиной на участке леса не было. Дом ее стоял среди грядок, которые она, несмотря на поясницу и родинку, тщательно пропалывала.
– В общем, Маш, придется Бабуле твоей подождать, – подвела итог тетя Валя.
– Оно и к лучшему, – прибавила Алевтина Семеновна.
«Уф-ф-ф!» – подумала Моня.
И тут Шура Никитина сказала:
– А ну-ко, идем.
И повела своей страдальческой родинкой в сторону дома Буланкиной.
Петляя между Шуриными грядками, Моня, Носков, тетя Валя и Алевтина Семеновна пришли туда, где начиналась граница между Шуриным участком и буланкинским. Начиналась она у металлического столба, к которому проволокой, тоже металлической, был примотан край сетки-рабицы. Сверху примотан и посредине, а внизу – нет. Шура взялась за нижний угол сетки и отогнула его.
– Все некогда починить, – сказала она. – Ты худенькая; может, пролезешь.
– А надо ли? – засомневалась Алевтина Семеновна. – Придет потом соседка ругаться, что тут лаз… Что за срочность?
– Да Машка Бабулю свою выручает! – объяснила тетя Валя. – Чтоб той самой к Буланкиной не ходить.
– Ну, тогда, Маша, я не знаю, – сказала Шура. – Попробуй… Пролезешь, так пролезешь, не полезешь, так домой пойдешь.
Моне ничего не оставалось, кроме как встать на четвереньки и попробовать пролезть. А когда она пролезла, то, естественно, ничего не оставалось, кроме как сказать Шуре Никитиной спасибо. Носков хотел пролезть следом, но тетя Валя его остановила:
– Ты-то куда? Сейчас она тебя прихлопнет за позавчерашнее.
И Моня одна поползла на четвереньках сквозь облепиху, а провожатые остались за сеткой – ждать и рассказывать Шуре историю с воланчиком.
Под вишнями, по крайней мере, Моня не ползла, а шла, – правда, пригнувшись. А на дорожке выпрямилась в полный