Утром заявилась подруга из деревни Зайцево.
– Бреховская! Чтой-то тебя давно не видно!
Разговаривать ни с кем не хотелось.
– Меня выселяют, – промямлила лихомара.
Хотелось повертеть что-нибудь в пальцах, – травинку, платочек, – но принимать вид графини при подруге было неудобно.
– Здесь построят новые дачи, и мое болотце решено засыпать.
Подруга на этот раз не сказала: «Вот ненормальная!» Она воскликнула:
– Вот горемыка! Да чтоб они пересохли со своими дачами! У тебя и так-то не хоромы… Ну, давай, перебирайся в Зайцево. Сосед ко мне в пруд свой диван спихнул, так я его не стану знобить, чтоб вытаскивал обратно. Будет, на чем тебе в графиню играть.
Лихомара не прослезилась только потому, что кругом и так была вода. Пробулькала:
– Что ты, что ты! Тебе самой тесно. Я поищу что-нибудь, время есть…
– Хватит булькать! – велела подруга. – Айда в Ямищево. Там три пруда; может, туда тебя пристроим.
Ямищевская приятельница утверждала, что графья у них там не жили, только обычные помещики. Но все-таки графского в Ямищеве было больше, чем в окрестностях Брехова. Тамошние огромные пруды на краю деревни бывшими никто бы не назвал, воды в них хватало. Два полностью заросли ряской, и в них хозяйничала местная лихомара, а третий зарос только частично, в основном водяными лилиями. В нем деревенские купались.
Из двух заросших прудов ямищевская лихомара предпочитала тот, что ближе к деревне: говорила, что обожает старину. Рядом с ее жильем стояла часовенка – по виду явно из графских времен. Кирпичи облупились, главки пропали, то, то было нарисовано над входом, почти стерлось, на кованой черной двери вечно висел замок. Между створками осталась щель, но лихомара в нее не заглядывала, а Ямищевская заглядывала и даже пролезала и вроде бы ничего, кроме хлама, не обнаружила.
У Ямищевской и дома была старина: дубовый резной буфет. Части его так удачно легли на дно, что оказались недалеко друг от друга. В одной из них хранился белый заварной чайничек. Лихомара наглядеться на него не могла. «Какое счастье, – думала она, – что он, падая в воду, угодил именно в буфет! Вон, самовар не угодил, и его уже почти не видно в иле». Но это Ямищевская сейчас говорила, что обожает старину. Когда все эти вещи появились у нее в пруду, она даже слов таких не знала, – «буфет», «самовар» и «чайник», – это лихомара ей сказала. «Ты-то откуда набралась?» – спрашивала Ямищевская. «Да как же их не знать?» – удивлялась лихомара.
Хоть лихомара и слыла ненормальной, а все же, как собирались они втроем, так и становилось видно, кто тут самый ладный. У нее-то фигура – как дымок от костра, – в тихую, конечно, погоду,