Когда я немного успокоился, начал читать. Моя милая мама по-прежнему зовёт меня Шуриком, хотя я уже давно стал Сашей. Для неё я всё ещё ребёнок, а здесь, в лагере, я для немцев хитрый враг, опасный саботажник. Если бы они узнали, сколько вреда я успел им нанести, меня давно бы казнили не один, а десять раз.
Мама беспокоится о моей малярии, которая меня донимала ещё дома. Немцы вылечили её по-своему – голодом и холодом. Ухо, которое мне повредили ударом, тоже больше не болит, хотя тогда лопнула барабанная перепонка. Но здесь такие мелкие травмы – пустяки, когда жизнь стоит на кону. Уже многие прошли свой путь до конца, а мы всё ещё живём, боремся, голодаем, а иногда и целуемся.
Спасибо, моя дорогая, за то, что написала о Клаве. Возможно, она действительно заходила к тебе, хотя я думаю, что ты, мамулек, просто подыгрываешь мне, чтобы поддержать.
21 января 1943 года
Привезли новый сорт гиздопара, но на этот раз его не спрятали в кладовой, а сложили прямо в углу цеха, словно его никто и не собирался особо прятать. С виду – та же сероватая масса, но ребята сказали, что на вкус он отвратителен, будто к нормальной муке подмешали цемент. Я сам не пробовал – боюсь, да и как-то недоверие к нему подкралось. Но остальные ели, пока всё вроде обходится. Снова начали устраивать обыски на пути в лагерь, хотя больше это похоже на истязания, сопровождаемые криками и воплями.
Ночные тревоги продолжают выматывать нас. Спать в убежище попросту негде: сидим друг на друге, дремлем, положив головы на плечо соседа. А если тревога затягивается, люди, измотанные до предела, валятся прямо на пол, так что иногда невозможно даже пройти. После такой ночи приходится работать весь день. Если повезёт, удаётся остаться в лагере и хоть немного поспать. Впрочем, бывают и "приключения".
Недавно сговорились с Жорой попробовать спрятаться в шкафу для одежды в бараке. Мы решили, что если нас найдут, то выскочим с криком, испугаем полицаев и побежим в убежище. Сирена завыла в полночь, как будто специально для нас. Все в спешке одевались и уходили, а мы, одевшись, спрятались в шкафы, расположенные по разным сторонам комнаты. Вскоре наступила зловещая тишина, нарушаемая лишь отдалённым гулом самолётов. В шкафу было тесно и некомфортно, ноги затекли, но мы терпели – ведь это ради нескольких часов сна, если нас не обнаружат.
Прошло около пяти или десяти минут в полной тишине, которая словно давила на уши. Вдруг из дальних комнат послышался голос полицая, и моё сердце сжалось от страха. Ноги уже невыносимо затекли, а пошевелиться было невозможно. Но мы утешали себя тем, что если всё пройдёт по плану, то вскоре мы будем спокойно спать на нарах.
И вот, наконец, тишину прервал звук тяжёлых кованных сапог. В комнату ворвались лучи фонарика. «Выходите, руссише швайн, а не то буду бить палкой», – услышал я знакомый голос Тюленя. Он начал обыскивать нары и шкафы, что было для нас полной неожиданностью – раньше шкафы никто не проверял.