– Я не кухарку беру.
– Ты на смолянку нацелился! А ей что же, после балов петербургских, да танцев с флигель – адъютантами, кизяки топтать?
– Живут же и на хуторах люди…
– То – то и оно, что до меня, так я полагаю, что на хуторах только и живут люди, а прочие так: –фигли – мигли – тру – ля- ля.… Но ведь в хуторах то пришлых нет! Они с детства в хуторах жить поваженные, а это смолянка, еще и красавица, да еще и сердечко чистое – другая бы сюда не поехала.… За что же ей судьба такая?
– Может, ей понравиться?
– Да уж тогда то и разговору нет, а вот как не понравиться?! Тогда куды? А уж вы повенчаны! А у вас уж детишки … Возьмет – завей горе веревочкой, да в Питер к тетушке под бок, а ты в хуторе сиди!
– Ну… это положим…
– Убьешь? Да она твоим детям мать, она тебе сыновей нарожала! Ты ее и пальцем не ворохнешь! Скорее сам удавишься.
– Ну, почему обязательно сбежит?
– А ты хошь, чтобы она от тоски померла.… А то и не от тоски, а от болезни какой, не то от родов. До станицы пятьдесят верст. Фельдшер там, а в хуторе как хочешь,так и поправляйся. А детишки помирать начнут? Аль не слыхал, что у нас матерью до тебя четверо были, да всех Господь прибрал? И в столицах мрут при докторах, а у нас в степу и спросу нет…
– Ну почему так –то должно быть? Почему не может быть счастливой жизни?
– Потому что я старый! А старые от молодых тем отличны, что сначала о плохом думают…
– Ты понимаешь, что я люблю ее…Я без нее жить не могу!
– Я не об тебе говорю, а только о ней… Можно, конечное дело, ведь и не в хуторе жить, а в столице. Службу не бросать. Но попомни: ты – казак и никогда вровень с другими офицерами не станешь. Ты же – сипай индейский! Ты в строю гож, а без строя тебе места нет! И то что у тебя жена – баронесса, да ты то при ней – не барон, а баран.
– А как же Бакланов, и другие,.. И на баронессах женаты были и …
– Стань генералом – тогда поднимешься, но и тогда на тебя как на арапа глядеть станут.…Как на диковину.
– Я застрелюсь. – Сказал Цветков.
Пахан поднялся с кровати, пошел к вешалке где висела рядом с шинелью шашка и портупея с кобурой. Достал тяжелый револьвер и протянул сыну:
– Сначала меня застрели….
Он прижал кудлатую голову сына к своему объемистому животу.
– Руби, сынок, дерево по себе. А то наплачешься. Жениться то не напасть, а вот кабы, женившись, не пропасть!
Он чмокнул сына в макушку и стал натягивать шинель…
Денщик, крепкий старик, с расчесанной надвое бородой, служивший в денщиках у Цветкова-старшего двадцать восьмой год, подал ему поводья и сам легко поднялся в седло. Наклонившись, сотник поцеловал сына, перекрестил, но, тронув коня, повернулся, погрозил пальцем:
– Бога помни! Дурь какую умыслишь – прокляну!
Лошади зачавкали копытами по грязи, за поворотом