Танька с интересом наблюдала за моим лицом.
– И вся-то наша жизнь есть борьба-а-а! – фальшиво пропела она противным тоненьким голосом.
И тут меня наконец осенило! Вот оно, оказывается, в чём дело! Оказывается, вся Танькина жизнь: дикие пляски по лужам, двойки, дрыганье ногами, замечания в дневнике – не что иное, как борьба. Самая настоящая борьба за независимость.
Увидев просветление на моём лице, Танька с облегчением вздохнула.
– Иди и борись, – напутствовала меня она.
Когда я пришла домой, мама возилась с тряпкой в прихожей – мыла пол. Щёки её раскраснелись от напряжения, ко лбу прилипла прядь волос.
– Доченька! – ласково улыбнулась мама. – Что так долго?
Не отвечая, я протопала грязными ботинками по чистому, влажному после мытья полу. Зашвырнула на диван портфель. Вслед за портфелем зашвырнула пальто.
– Что случилось? – спросила мама. В её голосе не было упрёка, только беспокойство и удивление.
Вслед за пальто я зашвырнула шарф.
– Ах, да! – спохватилась мама. – Пока ты не разулась… Доченька, вынеси, пожалуйста, мусор.
– Сама!
– Что? – не поняла мама.
– Сама выноси свой дурацкий мусор!
Внутри у меня тонко задрожало, мелко-мелко затряслось – от ужаса, и радости, и гордости, и ещё какого-то нового, непонятного ощущения. Нет! Я не проведу свои лучшие годы на помойке! И жизнь моя теперь, как у Таньки, будет борьба.
– Я вам не нанималась тут, – сказала я, – и вообще… я вам не рабыня. А ты… ты… капиталистка! Эксплуататорша!
Сердце моё сладко замерло в предвкушении предстоящей схватки. Я ощущала себя настоящим борцом. Как Че Гевара. Или Симон Боливар. Я про него в книжке читала. Он боролся за независимость. И в честь него даже назвали целую страну. То ли Симонию. То ли Боливию.
Сейчас мама схватит тряпку. Или веник. И погонится за мной, как тётя Катя за Танькой. И может быть, даже отлупит. А я буду хохотать и вихлять, как Танька, задом. А мама будет кричать на меня. И ругаться. И грозно топать ногами. И…
Мама взяла тряпку. Намочила её в вед-ре. Выжала. Потом опять намочила. Опять выжала. И стала тщательно мыть чистый пол. И мои грязные следы на нём.
Я стояла молча и ждала, когда же начнётся борьба.
Мама тоже молчала и всё мыла и мыла блестящий, скрипучий от чистоты пол.
– Мам… – растерянно сказала я.
Мама подняла голову и улыбнулась какой-то странной растерянной улыбкой. Щёки у неё были совершенно мокрые.
И мне вдруг стало ужасно стыдно. И так её жалко! Так жалко мою добрую, мою любимую маму!
Я схватила мусорное ведро и выскочила на лестницу. И бегом, бегом… скорее на улицу. Я добежала до помойки и долго-долго трясла над ней уже совершенно пустое ведро.
Ну её, эту Таньку, с её независимостью! Не нужно мне этой независимости. Пусть сама борется, если ей так надо.