– Не стоит моя голова, какого-то окурка, – произнес Гриша, нервно сглотнув.
– То-то же! – уже переменившись в голосе, произнес Валька, забирая находку. – Это набалдашник от зонтика того бедолаги…
– О котором тебе не хочется говорить, – рискуя, перебил Гриша друга.
– Все верно, о том самом кретине, что при рождении изуродовал мне трируку. Я думал, когда стоял под движущейся лентой, что вычислил его по номеру ступени, на которой он стоял. Но я вспомнил, что у него одного был зонт-трость и эта самая трость намертво застряла между секциями ступенек.
– Ну-у, – протянул Гриша, вновь беря в руки наконечник, – тогда все очень даже здорово сходиться. Зонт застрял, тот его принялся пытаться извлечь, сходить уже совсем скоро, занервничал, от того принялся дергать сильнее, чем и спровоцировал затык. А уж кто там у него на ногах повис – поди разбери! Бред же ж! А вообще, дружище, сложно все, конечно. Весьма, знаешь ли. Другое дело у меня! Прыг! И готово! Красота!
– А вот перестанут они прыгать вовсе и что ты тогда делать станешь, м? Рыгать до беспамятства у желтой линии на перроне? А ты курсе, что Старуха всякий раз блевотину твою аккурат начисто вытирает, а? Прямо-таки перед запуском. Как тебе такое?
– Ка-а-ак, вытирает, – жалко протянул Гриша, переменившись в лице и как-то даже почернев немного. – Но я ведь…
– Но ты ведь да, знаю. Старался, – изображая иронию, произнес Валя, успокаивающе положа тяжелую руку на плечо товарища. – Никто не поскользнулся еще. Вообще ни разу. И вообще. Что за чушь?! Хотя… Дело случая, в принципе.
Злосчастная улика вновь перекочевала в руки истинного владельца. Валя принялся подкидывать ее, словно пытаясь взвесить. Увесистая штуковина, – подумал слесарь и, как-то странно и совсем не обычно для себя прищурившись, уставился на затылок товарища. Затылок сморщился, словно бы почуяв неладное и обернулся лицом.
– А вообще знаешь, ты прав, – произнесло лицо с задумчивым видом. – Вот перестанут они сигать – с чем я тогда останусь? Весь же смысл у меня вот в этом! – И Гриша потряс рукой с зажатым в ней телефоном.
Валька понял, что не в телефоне дело, а в его камере. И ухмыльнулся.
– Чего ты опять ухмыляешься надо мной? – чуть не плача, с обидой в голосе, произнес машинист и, по привычке как бы, утирая рукавом нос.
– А то. Опять ты вот, то на случай полагаешься, а теперь вот еще и это, – Валя с отвращением кивнул на зажатый в кулачке плоский предмет серебристого цвета. – А сломается он, что делать станешь, м? На работу не выйдешь? В депрессию впадешь, пить снова станешь и пошло-поехало – жизнь под откос… Ерунда это все, ясно тебе? Ты, вот что, дружище, завязывай давай и думай лучше, как тебе их, а не они тебя.
Грише не нужно было объяснять дважды. Он все понимал сперва – прекрасно совершенно. Требовалось, разве что, иной раз, подобным вот образом, поправлять его вектор в нужном направлении. Пожалуй, он принадлежал