«Спускайся и сделай то, что должен». Таковы были звуки того неземного голоса, стоило Валентину свести свой фокус на красном кресте белой докторской шапочки того самого врача. Этот крест он носил всегда и везде по праву. Только по какому праву – известно лишь одному Вале и сотням другим таким же, как он детишкам когда-то.
А поди теперь и разбери, что я должен сделать, а что не должен, – принялся бубнить Валентин своей бубнястой, по природе, частью мозга. Другая же его часть, более неординарная, лихорадочно соображала, как именно сейчас следует поступить.
Валентин поскреб когтистой лапой свою грудь, а точнее, то место, где была татуировка с инициалами «А.Н.» и была выполнена она в обрамлении щита, верхушку которого украшала оскаленная мертвая голова. Все, кто видел это изображение, думали, что это означает «армия навсегда». Вполне могли себе позволить думать такое. Но это были инициалы человека, которого Валентин видел лишь однажды, до сегодняшнего дня.
Думать Валька не любил, ровно на столько, сколько любил поразмышлять. По его пониманию жизни и той позиции, которую, по природе своей, занял мозг – думать, – значило насильно заставлять свой размышляющий орган действовать. А всякое насилие, каким бы оно не было, Валентин отрицал. Думать мозг должен начать самовольно. Это, как заставить почки работать более натужно. Нет, вот в случае с почками, опять же таки, можно их заставить пахать усерднее обычного. Но опять же – насилие. А всякое насилие Валя… впрочем неважно. Мозг, как верный друг, все же среагировал на Валино оцепенение и телесный ступор.
Тот самый доктор-врач, что тридцать два года тому назад (кстати, в этот же самый день – седьмого февраля, но этого Валентин не опять помнил) столько грубо обошелся с Валиной трирукой, Альберт Никифорович, – он уже ступил на движущуюся ленту эскалатора, уперевшись о свой зонт-трость. Валя, видев это… не испытал абсолютно ничего сверхъестественного, что, по обыкновению своему, должен бы был испытать любой человек, завидевший того, кто столь подло с ним когда-то поступил. Но и апатии и безразличия слесарь не испытал тоже. Мозг, словно вернувшись в свое первобытное состояние, отбросил всяческие эмоции, завидев продукт своего пропитания. Стало холодно, как зимой. Нужно действовать.
Валентин, превратившись в марионетку, пулей метнулся к себе обратно в каморку, захватив слесарные кошки (как он их называл) и еще пару необходимых мелочей. Он уже знал, что будет делать наверняка. Весь план его действий висел отчетливой картинкой в его холодной голове и все на этой картинке было просто и знакомо. Набор привычных ему действий, коими он занимается