Это во времена, описываемые в классической литературе, можно было встретить утончённые натуры. В наш запредельно ускоряющийся век утончённые натуры исчезли. Может быть, они предусмотрительно попрятались от выплывших на поверхность разного рода хамов, всегда бегущих к целям, сбивающих всех на своём пути и не имеющих времени на сентименты. Всё грубо и откровенно. Согласно с этим, нежные натуры женского пола также, судя по всему, трансформировались под современные реалии и обстоятельства, опасаясь как-бы их не попереломали современные беспринципные «принцы». Иначе было бы невозможно сохраниться. Итак, она не была хрупка. Но она была основательно утомлена, пытаясь запрыгнуть в последний вагон из года в год перманентно убегающего поезда счастливой личной жизни, где отбор был строгим и безжалостным. Нет, она, безусловно, пользовалась спросом, но, по её мнению, обращающие на неё внимание мужчины характеризовались фразой: «не до такой же степени мне одиноко и тяжело». А теперь по порядку, который бывает трудно соблюсти при описании колоритных персонажей – так много разнородной информации они в себе заключают и выдают.
Человеком она была не однозначным, постоянно метавшимся между добром и злом – её привлекало и то, и другое и она никак не могла определиться окончательно – куда ей примкнуть. Она была натурой вместительной и в ней легко могли ужиться несколько персонажей, но анализировать их всех её просто не хватало. И поэтому в разных ситуациях она хватала тот из них, который на данный момент был наиболее удобен. Как будто не одна личность жила в ней. А, может, это так и было. Как сказал классик:
Ах, две души живут в больной душе моей,
Друг другу чуждые, – и жаждут разделения!
Только в её душе проживающих душ было больше и не разделения жаждали они, а скорее консолидации сил для её самоуничтожения. Но она об этом не подозревала и продолжала все их носить в себе.
Например, одна из них, вполне реальная и не очень симпатичная ей самой, всё время одёргивала её, находила в себе всяческие недостатки, читала морали, мешала спокойно жить и не давала расслабиться. Поэтому она безжалостно подавлялась Инессой, пока практически окончательно не замолчала и не затаилась до неопределённого момента. И только время от времени она слегка проблёскивала сквозь остальных. Иногда Ина вспоминала об этой своей натуре и с удивлением думала: «Неужели это сделала я? Смешно…». А изредка эта натура даже явно проявляла себя, заставляя её откровенно недоумевать: «Что бы это могло значить и зачем мне эти устарелые сентименты?»
Другая её личность заключала в себе все «плюсы» когда-либо сфотографированного ею всего спектра экранных моделей, очаровательных и свободных, но почему-то к тому же обладающих в её представлении, а скорее наделённых ей самой, необыкновенными интеллектуальными способностями. Эта вторая