Беседа помогла мне сделать первые правильные шаги на нелегком молитвенном пути.
Советам отца Дорофея я следую и до сих пор.
Миновало несколько месяцев моей монастырской жизни. Однажды, подметая сор в монастырском саду, я познакомился с братом Петром.
Мне не спалось, и я решил взяться за назначенную на этот день работу в предутренних сумерках. Неторопливыми взмахами метлы подгонял опавшие за ночь листья, сметая их в большую кучу, которую собирался вывезти за ограду на стоящей рядышком тележке.
На востоке забрезжил рассвет, и я остановился полюбоваться узенькой полоской зари. Вдруг позади меня что-то с грохотом упало. Послышался слабый вскрик: «Господи Иисусе!»
Повернувшись, я увидел послушника. Он в растерянности взирал на рассыпавшуюся вязанку дров, которую нес на кухню трапезной.
– Господи, помилуй! – повторил он, и меня поразило мягкое южнорусское «г» в его говоре.
– Русский? – невольно спросил я.
– Да не. Казак. С Дону мы, – отозвался он. – Одначе чего ты тачку свою посреди дороги поставил? Я вот сослепу и не разглядел…
На этих словах мы закончили поиски виноватых и принялись дружно собирать рассыпавшуюся вязанку.
– Давай подвезу дровишки-то, – предложил я.
– Не, – отказался он. – Я уж сам. Послух у меня такой – дрова носить на поварню. А за помогу спаси тя Христос. Звать-то тебя как?
– Антропос.
– Во! – удивился мой новый знакомый. – Грек, что ли?
– Да нет, русский.
– Ну, значит, папаня с маманей учудили. А я – Петр.
Я повнимательнее присмотрелся к нему. На вид Петру было немногим за сорок, иссиня-черная борода делала его не старше, но солиднее. Видно было, что мужик он жилистый и огромная вязанка сучьев ему по плечу. Впрочем, долго рассматривать его было неудобно, хотя, приглядевшись, я понял причину его неловкости: он и в самом деле оступился «сослепу» – на левом его глазу было бельмо.
Петр взвалил на плечи свою ношу и, отвесив мне поклон, направился к поварне.
Мне не хотелось