Будет песни стрекотать,
Будет он ногами дрыгать
И как бабочка летать.
Вдоволь будет пить и кушать,
Ночью сон сойдет к нему
И покой его нарушить
Не позволят никому.
Написав немалое количество подобных стишков, где вместо людей фигурировали разнообразные насекомые, я вообразил себя великим поэтом и оттого еще больше вознесся духом, возгордился и напыжился.
Теперь следует досказать о том, что собственно произошло на втором экзамене.
Это было, напомню, изложение. Требовалось всего лишь достаточно близко к тексту воспроизвести своими словами только что зачитанный вслух короткий рассказ Горького. Все так и сделали. Но ведь на экзамене присутствовал еще и великий поэт, незаметный в густой толпе бездарей. Он не мог просто выполнить поставленное задание – о нет, ему нужно было как-то показать себя, выделиться.
И вот, я написал вместо изложения сочиненьице, настолько вольно поступив с заданной темой, что, если бы не заступничество пожилой лекторши, той самой, кому в международный женский день с кровью достался от ректора деревянный браслет на руку, гулять бы мне по Тверскому мимо ограды института еще как минимум год. Однако тут повезло.
Повезло и еще раз, когда после итогового собеседования меня, недобравшего на экзаменах одного балла, все же зачислили в институт особым решением приемной комиссии. Ректор, присутствовавший при оглашении списка поступивших, добавил от себя, что меня берут «за стихи». Ну, в этом я и не сомневался!
Потом было торжественное собрание в актовом зале. Свежепоступившим вручали на сцене красные корочки студенческих билетов. Весельчак ректор в заключительной речи пожелал будущим Пушкиным и Толстым: «Не сыпьте мимо!» и мы разошлись по аудиториям.
Я попал на семинар к поэту Фиксову – старому лысому дядьке с помятым и злым лицом, автору книги стихов о Ленине и лауреату, естественно, премии Ленинского комсомола. Учеба, если ее так можно назвать, происходила следующим образом. Обычно мы собирались в редакции какого-то почвеннического журнала, давно канувшего в Лету, а тогда помещавшегося в издательстве «Молодая Гвардия», что в пяти минутах ходьбы от моего дома. Человек двадцать пять рассаживалось по кругу. Читали по цепочке стихи. Пока один декламировал, другие пили принесенную с собой водку, причем старина Фиксов не отставал от молодежи, видимо, по комсомольской еще привычке. Пьянство не было самоцелью, но всегда случался подходящий повод: то у кого-нибудь день рождения, то Фиксову вручат орден «Дружбы». Подшофе студенты покидали своего мэтра – кто-то отправлялся домой на другой конец города, а другие, приезжие, топали в литинститутское общежитие, расположенное поблизости, на углу улиц Руставели и Добролюбова. Этим другим я иногда набивался в компанию.
В общежитии пили гораздо интенсивнее, не от случая к случаю, а постоянно. В комнате, где жили во время сессии трое моих однокурсников, порожней тарой был уставлен