Несмотря на это, ее лицо – утонченное, почти иконописное – просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза. Поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос и радостно поприветствовала:
– Здравствуйте, Алексей Никитич. Вы к матушке Аркадии сейчас? Я тоже к ней иду, она хотела мне дать какой-то совет по уходу за цветами.
– Вы здесь в саду работаете?
– Пока что да. Отец… вы ведь знаете?
В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовствовал уже много лет, и с каждым годом все сильнее потакал своим слабостям. И так-то небольшое состояние растрачивал на карты и выпивку, да еще в долги влез. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.
– Постриг думаете принимать?
– Нет, что вы. Я тихая, но не монахиня. – Катя светло улыбнулась. – Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.
Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его ухаживания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас, когда это стало невозможно…
– Знаете, вспомнилось, – сказала Катя, глядя на розы. – Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова… про то, что волшебный алый цветок – он ведь тот самый, райский. Его приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?
– Невеста, – Измайлов вымучил улыбку. – Упрямая Лизка моя и разборчивая Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.
– Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?
– Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.
Алексей Никитич пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи[10]. Он рад был хоть ненадолго отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему теткой.
…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по одному вопросу решение игуменьи, а келейница[11] куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомую прибывшего гостя спросить: не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.
Катя