Неждан сломил ветку, поёрзал и подумал, как придёт в селище, с мечом у бедра к отцу, матери, Белянке. В сапогах. Где возьмёт сапоги, не знал, не думал, но видел себя в них. Как вынет меч перед Хотёном, протрёт овчиной и вложит обратно в ножны…
Затемно брат Парамон ушёл в строящийся Владимир. Неждан выгреб золу, проверил верши, наломал свежего лапника для постелей, очистил котёл. И сам подошёл к камню и держал до тех пор, пока тот из ладоней не стал выпадать. Положил на траву и привычно поклонился. Дрожащими от напряжения руками развёл огонь, а когда поел испечённой рыбы с луком, взял свой тяжёлый щит из досок и пошёл тыкать жердью осину.
Оттого, что никто не понукал присутствием и взглядом, бился с осиной прилежнее. Скользкая от дождя жердь норовила выскочить из руки, но он держал как клещами, нанося удар за ударом. Чуть изменяя направление, как учил брат Парамон, терпеливо превозмогал усталость, вспоминая его слова: «Претерпевший же до конца спасётся».
К концу дня развернул меч. Ножны Парамон в трёх местах упрочил ременными петлями и прикрепил к настоящему кожаному поясу с бронзовой застёжкой.
От пояса воняло дубильней, он был упруг, похрустывал под пальцами. Неждан опоясался, прошёлся перед шалашом, чувствуя на левом бедре тяжесть, а затем, сняв ремень с ножнами, вынул меч, протёр и завернул обратно.
Поел на закате. Когда глянули первые звёзды, палкой разметал угли в очаге взял дубину, щит из досок и ушёл за кусты – сторожить поляну.
Брат Парамон поднялся от ручья уже в потёмках. Обошёл кругом шалаша, оставил внутри торбу и, поводив головой, присмотревшись к траве, сказал, глядя на кусты:
– Идёшь по траве кого-то сторожить – поднимай ноги, стебли гнутся, указывая шаг.
Утром, когда облака стали от света выпуклыми, и птицы пели и кричали по всему лесу, Парамон велел снять рубаху, взять щит и дубину держать как меч. Неждан стоял на холодной траве, опустив то и другое, привычно ожидая, когда брат Парамон скажет, что делать. Тот вышел из шалаша, держа руки за спиной. Обычно спадающие на плечи волосы заправил под свою круглую, порыжевшую тафью. В шаге остановился и, глядя куда-то за Неждана, без слов и немедля выбросил из-за спины руку и наискось ударил.
Мелькнула темная дуга, Неждан оторопело отступил, поднимая щит. Удар отдался в запястье.
Топор! Железный, на длинной рукояти, узкий, как клюв, топор, вонзился в древесину,
Пока думал, топор вновь летел в него, метя в ноги, на этот раз блеснув на солнце. Неждан отскочил, потом отскочил ещё. Парамон смахнул с головы шапку, и на грудь упали две седеющие косы, из поднявшейся торчком бороды щерились жёлтые зубы в красной щели рта, который выплевывал урманские слова как бордовые сгустки.
Брата Парамона больше не было – vikingar и goði Бруно Регинсон мягко двигался кругом, слегка шевеля топором одной лишь кистью. Страшный шрам налился кровью, исказил черты, но прозрачные глаза глядели холодно, были беспощадны.
Неждан