За всю ночь Фролоф так и не решился приобщить ее к чему-то большему, чем неофитовое миссионерское покачивание. И, забегая вперед, надо сказать, долго еще не решался. Почему? Да потому что с ней он переживал тот самый восторг и пламень, о котором писал Пушкин. Будучи сыт по горло случайными вакханками, он был «мучительно счастлив» смиренницей своей, что отдавалась ему «нежна без упоенья, стыдливо-холодна», рождая в нем смесь умиления с блаженством.
Когда прощались, она вдруг сказала:
– Имей в виду: я не могу иметь детей. Так что лучше буду твоей любовницей…
Он не выдержал, по-медвежьи стиснул ее и завладел набухшими от всенощных поцелуев губами. Когда же отпустил, сказал:
– Нет, ты станешь моей женой. И если захочешь, можем кого-нибудь усыновить или удочерить.
Три месяца они пребывали в нирване выстраданного блаженства. И вот однажды, придя к ней, он нашел ее растерянной и даже испуганной.
– Что? Что случилось? – побледнев от страха, схватил он ее за плечи.
– Ничего не понимаю… – забормотала она со слезами на глазах. – Это чудеса какие-то… Я беременна…
Он едва не задушил ее в объятиях. Потом подхватил на руки и потребовал:
– Рассказывай!
И она рассказала ему про непонятное недомогание, про слабость и тошноту, про то, как сообщила об этом матери и та велела ей бежать к гинекологу, как в полном недоумении явилась к врачу и как едва не упала в обморок, когда услышала, что беременна уже почти два месяца. Сначала даже радоваться не могла – настолько это было неожиданно и невероятно.
– Мы же с ним три года жили, и ничего… Он проверялся, я проверялась – всё нормально, а беременности нет… – бормотала она. – В конце концов, он сказал, что виновата я, и я ушла. С тех пор ни с кем больше не была и привыкла к мысли, что бесплодная… И вот тебе пожалуйста…
– Он тебя обманул. Проблемы у него. Но какой же мужик в этом признается…
Они легли, и он, преодолев ее милое, растерянное сопротивление, впервые зацеловал лоно, в глубине которого прятался их малыш. Что за радость слышать, как стихают ее жалобные мольбы, уступая место сначала неуверенным, а затем все более крепнущим удивленным стонам. Вот она содрогнулась – раз, другой, третий, затем выгнулась и зависла на несколько секунд в любовной агонии. Ослабнув, рухнула на постель и раскинула руки. Он лег рядом, и она, уткнувшись пунцовым лицом в его крепкое плечо, простонала:
– Боже, стыдно-то как…
Он блаженно улыбался, и она обреченно спросила:
– И теперь так будет каждый раз?
– Только когда ты сама этого захочешь… – улыбался он.
– Значит, как обычно уже нельзя?
Он