Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне…
Сашка сказал Кольке:
– Про товарища Сталина стихи!
– Как это? – не понял Колька. До него всегда медленно доходило.
Сашка рассердился, стал объяснять:
– Ну, он же на горе стоит… Один, как памятник, понимаешь? Он же великий, значит, на горе и один… И орел, видишь, не выше его, боится выше-то, а наравне! А он, значит, стоит и на Советский Союз смотрит, чтобы всех-всех видно было! Понял?
Подросток продолжал читать:
…Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уже люди гнездятся в горах…
В этом месте в зале почему-то наступила особенная, глухая тишина. Впрочем, увлеченный чтец этого не замечал, он выкрикивал бойко знакомые стихи:
…И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье…
Раздался странный шелест по рядам. В зале вдруг от ряда к ряду стали передаваться слова, но смысл их трудно было уловить. Понятно было одно: «Стихи-то про чечню! Про них! Про гадов!»
Так возбудились, что забыли и поаплодировать. Колонисты аплодировали сами себе.
…Доску наконец-то вскрыли, взвизгнули напоследок огромные гвозди, и глазам комиссии открылась яма, подземелье, в глубине которого мерцали золотыми бликами крышечки банок. Сколько их там было – сотни или тысячи? – сразу невозможно было понять.
Банки были уложены кучками на землю, и на крышечках каждой из них стояла метка хозяина: буква и цифра. Это чтобы потом не поперепутать!
Технолог, кряхтя, спрыгнул в яму, поправил свои железные очки, осмотрелся – все не верил, что такое может быть. Задрал голову к директору, попросил подать ему бумагу и карандаш.
– Акт будем составлять! Тут у них товару поболе, чем на заводском нашем складе, – сказал. – Оприходуем? Товарищ Мешков?
Петр Анисимович, сразу побледневший, с готовностью полез в портфель и достал бумагу. Потухшим голосом произнес:
– Это ведь непонятно, что происходит…
Когда Кузьмёныши вышли на сцену, в зале стояла натянутая тишина. Братья посмотрели на передний ряд, где сидели колонисты, потом, уставясь в пространство, завели:
На дубу зеленом, да над тем простором
Два сокола ясных вели разговоры,
А соколов этих люди все узнали…
Первый сокол Ленин, второй сокол Сталин.
Грустная, конечно, песня, как соколы прощались, один из них умирал, а второй ему и говорит… Говорит, что мы клянемся, но с дороги не свернем.
И сдержал