– Чего тебе? – спросил один из них, заметив его.
– Расскажите, что в стране происходит, а то газеты нам привозят не первой свежести, – попросил Глеб.
– Ничего не происходит. Все ровно, – ответил военный.
– А почему тогда газеты старые? Неосведомленность вызывает среди людей домыслы и слухи один страшнее другого.
– Я же сказал, ничего не происходит.
– А я тут нечаянно слышал ваш разговор, поэтому знаю, что это не так. Какой смысл вам скрывать от нас правду? Мы что, государственная комиссия, которая принимает у вас порядок в стране? Или у нас в государстве просто все так делают, как только начались проблемы, сразу начинаете врать и делать вид, что ничего не происходит. Ваша задача не дать нам выйти за границы охраняемой зоны, хоть и непонятно, на кой хрен держать взаперти людей, прошедших тотальную санобработку. У меня резиновые тапки, и если бы у нас существовала зараза, они давно бы оплавились. Ладно, соглашусь, у вас приказ не пущать, но информационную блокаду нам не объявляли. Мы не заложники, не пленные, не политические заключенные, и это наше право знать, что происходит в стране. Принесите телевизор из части, и дело с концом. Когда беспорядки улягутся, мы не станем публиковать в СМИ информацию про жуткие условия, в которые нас поместили.
– Обойдетесь. Начальство скажет дать – дадим, иначе никак, – ответил военный, но уже не так дерзко и самоуверенно.
– Ну тогда мы будем вынуждены подать в суд за насильственное удержание. Думаю, с таким количеством свидетелей вашему бестолковому командованию придется постараться доказать, что все было как-то иначе. Плюс еще вы пытались применить оружие.
– Да мне похрен на командование. Судитесь с кем хотите. У меня приказ, и обсуждать его я буду не с тобой, – резким тоном заявил военный.
Глеб понял, что завел разговор не в ту сторону. Не стоило давить на военных, как на гражданских.
– Ладно, это я просто хотел вас припугнуть. Реально целый день смотреть в потолок невыносимо. Дайте хотя бы смартфон почитать, что творится.
– Нет. Никаких контактов через вещи.
– Да все нормально у нас. Нет никаких признаков этого микроба, как его там, Нэбутори.
– Сказано – нет. Если начальство само решит, что вас пора посвятить в происходящее, тогда пожалуйста. До этого все ваши просьбы и мольбы мимо кассы. Мы люди военные, и нам не положено проявлять сострадание, милосердие и даже воображение.
– Ясно. – Глеб цокнул языком от бессилия.
Спустился вниз. На крыше стало совсем жарко. Оказывается, люди слышали его разговор с военными.
– А что, есть выход на крышу? – спросила девочка лет двенадцати.
– Да, в той комнате. – Глеб указал рукой.
– Класс, пошли слазаем, – позвала она подружку.
– Да, у меня тоже стойкое ощущение, что мы не спасенные, а заложники, – признался Глебу мужчина с блестящей лысиной. – Не пойму только,