– А часы у тебя фасонистые.
Отец Василий рассмеялся.
У пышущей жаром плиты хозяйничала кухарка Прасковья, она же и поломойка, рослая и сильная казачка с полными руками. Минька оробел, когда увидел её. Такая ударит – и душа вон.
– Знакомьтесь, Прасковья Никифоровна, это и есть мой приёмный сын Миша. Прошу любить и жаловать, – сказал отец Василий.
У Миньки отлегло от сердца: не станет кухарка обижать его, если батюшка просит любить и жаловать.
Прасковья заутиралась платочком.
– Благослови вас Христос, отец Василий. Богоугодное дело сироту пригреть. Откормим его, ещё какой здоровяк будет! – Она покопалась в кармане, дала Воробью гривенник и шепнула: «На конфеты».
По вечерам, когда кухарка уходила домой, Минька полюбил сидеть возле остывающей плиты с чашкой сладкого чая и глазеть на оживлённую улицу, освещённую электрическими фонарями, на экипажи и людей. И думалось ему, что всё это когда-то уже случалось: и шёпот батюшки из комнаты, где он молился, и пение канарейки, и цокот копыт по мостовой, и даже звуки рояля за стеной. С каждым днём и месяцем Миньке всё больше казалось, будто он с самого рождения живёт в этой квартире на Николаевской, ходит в приходскую школу и церковный хор; он привык к новой фамилии – Вознесенский, только иногда в мыслях называл себя Воробьём.
Минька сидел за столом с подшивкой старых журналов «Нива». Батюшка сказал: «Возьми полистай, найдёшь что-нибудь интересное». Воробей мечтал узнать про необитаемые остова, жаждал бряцанья оружия и подвигов, но журналы оказались такими скучными – рука бы не дрогнула отправить в плиту этот бумажный хлам. Минька перелистывал страницы и морщил нос. В «Ниве» расхваливали кремы для лица, средство для ращения волос, коньяк Шустова и снадобья от неумеренного пития; рассказывали о картине «Заход солнца над Адриатикой», которую нарисовал осёл. Его кормили морковкой, и ослик от счастья мотал хвостом с привязанной кистью. Только заметку про аэросани Минька просмотрел с интересом. Вот бы дяде Семёну такие, мигом бы домчали на ярмарку.
Раздался короткий дребезжащий звонок – это вернулся батюшка. Воробей сорвался с места, побежал открывать. В городе и днём и ночью все запирались на замки: боялись воров.
Отец Василий улыбался, просто сиял. Он привлёк Миньку к себе и поцеловал в лоб.
– Поздравляю тебя, сын мой.
– С чем? Приняли в корпус?! – задохнулся от радости Воробей.
– Приняли. Твоё имя в списке.
– Ура-а! Ура-а! – завопил и запрыгал Минька.
С вешалки сорвалась батюшкина шляпа и завертелась под потолком, как чёрная птица.
– Отроче Михаил! – погрозил пальцем отец Василий. – Как я тебя учил: чувствуешь, что не можешь сдержаться, – читай «Отче наш».
Сдерживаться Минька не мог и не хотел. Радость рвалась из него, обуздать её не было никакой