Инвазия
Что есть тонкий разлом
неизбежный, внезапный грохот
на крыльце, телефон,
заполошно вибрирующий на тумбочке
у кровати? Зарыть рваные мысли
на заднем дворе среди трав. В последний
раз я пытаюсь искоренить
весенний лютик, чистяк
инвазивный, разросшийся
вдоль дренажной канавы, которую я именую ручьем
себе на малую радость. Ничего
не могу поделать. Беру почву
чистыми пальцами, и сказать,
что плачу, было б неправдой, «плач» —
чересчур музыкальное слово. Меня мутит
в почву. Тебе нельзя умирать.
Я только-только пришла в эту жизнь
заново, по-своему безмолвно живая.
Прошлой ночью мне снилось, что я могу
спасти лишь одного человека, произнеся
его имя и точные
время и дату. Я выбираю тебя.
Пытаюсь прикончить лютик весенний,
как положено, согласно
вебсайту правительства,
но вот сейчас здесь пчела.
Желтое на желтом, оба
лучатся жизнью. И то, и другое нужно мне,
чтоб жить дальше.
Добрая история
Бывают дни – посуда грудой в мойке, столик завален книгами, —
потрудней прочих. Сегодня у меня в голове битком тараканов,
дурноты и повсюду болит. Отрава в челюсти, позади глаз,
между лопаток. И все же справа храпит собака, а слева – кот.
Снаружи багрянники только-только взялись хорошеть. Говорю подруге, Тело
такое тело. Она кивает. Когда-то мне нравились истории самые мрачные,
безрадостные,
кем-то разбросанные выдержки из того, как скверно все бывает.
Мой отчим поведал о том, как жил на улице, еще пацаном,
и как, бывало, спал ночами под рашпером в забегаловке, покуда
и их с напарником не уволили. Мне раньше чем-то нравилась эта история,
что-то во мне верило в преодоление. Но вот сейчас мне нужна лишь
история о доброте человеческой, – так мне было, когда я не могла перестать
рыдать, потому что была пятнадцатилеткой с разбитым сердцем, он вошел и скормил
мне маленькую пиццу, резал ее на крохотные кусочки, пока слезы не высохли.
Может, я просто голодная, сказала я. И он кивнул, протянув мне последний кусочек.
В тени
Фиалка-трехцветка сует настырное личико
в черемуховую тень, – чистый оттенок сливы и золота,
с разнообразными именами: выскочка-джонни,
сердцерада или мое любимое – любовь-от-безделья[3].
Склоняюсь поближе к новенькой. Вечно усматриваю
у цветков лица, барвинок лиловый зову
хоровым ансамблем, и есть, несомненно, очи у анютиных глазок
и рты у львиного зева.
Так мы печемся о том, что нас окружает, делаем это
собой, нашими старейшинами и возлюбленными, нашими нерожденными.
Но, вероятно, это любовь ленивого толка. Отчего
не