Вдруг во тьме под старой ивой зажегся огонек фонаря, качнулся в сторону Сун Цзиюя.
Тот положил ладонь на рукоять меча.
– Кто здесь?
Хэ Лань неслышно выступил из тьмы.
– Это я. Вы задержались дотемна, и я… взял на себя смелость вас встретить, – он стрельнул глазами в сторону. – Вы высокий, красивый и хорошо одеты. Убийца может на вас позариться.
Сун Цзиюй удивленно посмотрел на него. «И ты, что ли, собираешься меня защищать?» – хотел спросить он, но в последний момент сдержался. Порыв юноши благороден, пусть и бестолков, ни к чему его высмеивать.
– Спасибо за заботу, – мягко сказал он. «Высокий, красивый»… В столице его внешности доставалось меньше комплиментов. Что сказать – захолустье…
– Я возвращаюсь в управу. Ты… кстати, где ты живешь?
– Я сплю под столом в кабинете учителя, так что нам по пути, – беспечно ответил юноша.
– Как это под столом? – неприятно поразился Сун Цзиюй. – Так не пойдет. В павильоне магистрата много комнат, он жил здесь с семьей – можешь занять одну.
Хэ Лань приподнял тщательно выщипанные брови.
– Но это ваши покои. Вы хотите, чтобы я прислуживал вам? Я мало в этом смыслю.
Сун Цзиюй озадаченно поглядел на него.
– Мне не нужны слуги, там просто есть место, – терпеливо объяснил он. – Тем более что не сегодня-завтра я перееду. Впрочем, как хочешь.
– Конечно, я хочу! Но… не знаю, прилично ли. – Хэ Лань отвел глаза. – Что подумают в управе?
– А что они могут подумать? – Сун Цзиюй вздернул брови. Да даже если что-то подумают, кто осмелится болтать?
– Что вы по-особенному относитесь к вору, который только-только решил исправиться. Может быть, я обманул вас, втерся в доверие…
– Я забочусь обо всех своих людях, – сухо ответил Сун Цзиюй. – А если кто-то будет болтать подобное – долго ему на службе не удержаться. Можешь поселиться с моими слугами, если тебе так будет удобнее.
Хэ Лань улыбнулся так, что ямочки проступили на щеках, и кивнул.
– Спасибо, господин Сун! Я позабочусь о вас.
– О себе позаботься, – Сун Цзиюй усмехнулся.
Позже, уже лежа в постели, он против воли припомнил эту улыбку: ямочки на щеках, изящно приподнятые уголки глаз… Давно ему никто так не улыбался – весело, искренне. В столице цензору Суну доставались лишь заискивающие усмешечки… Впрочем, давал ли он кому-нибудь поводы для радости? Даже Лун-гэ в последнее время… Он задумался о Лун-гэ…
…И, должно быть, провалился в сон, потому что карие глаза Лун-гэ вдруг позолотило солнце, и вместо него перед ним возник Ху Мэнцзы с остановившимся тигриным взглядом. Вот он приблизился на шаг, и Сун Цзиюй невольно отступил. Нельзя показывать этому наглецу слабину! Но как не отступить, когда это уже никакой не Ху Мэнцзы,