В середине века. Сергей Снегов

следствие передало обвинительное заключение, подписанное, как я уже сказал, главным прокурором Советского Союза, в Военную Коллегию Верховного суда СССР. Иона Никитченко, будущий советский судья на Нюрнбергском процессе главных военных преступников, человечек с мелким личиком крысы, снял в приговоре статью от 1 декабря 1934 года, гарантирующую смертную казнь, и пустил нас в десятилетнее скитание по срочным тюрьмам и лагерям. Евгений Бугаевский не вынес долгой дороги: спустя год после приговора, в 1938-м, он скончался в первой из предписанных нам срочных тюрем – Вологодской. Он был давно и тяжело болен, а тюрьма – не санаторий.

6

      В собачник принесли мое предварительное обвинение на одной странице и карандаш, чтобы я мог написать на обратной стороне листа свои вопросы и опровержения. В обвинительном заключении указывалось, что я состою членом подпольной троцкистско-террористической организации и что, посетив в апреле сего года члена этой же организации Евгения Бугаевского, вел с ним антисоветский разговор, клеветал на руководителей партии и правительства и высказывался в том смысле, что их всех надо убирать со своих постов как провалившихся в экономике и политике, даже если для этого понадобятся активные практические действия. Подобные преступные разговоры и задуманные действия попадали под Уголовный кодекс РСФСР, статья 58 (особые преступления против государства), пункты 8 (терроризм), 10 (антисоветская агитация) и 11 (антисоветская организация – группа единомышленников). К этим пунктам 58-й добавлялась еще зловещая статья от 1 декабря 1934 года, мстительно объявленная на весь мир в день убийства Кирова.

      – Набор у вас! – с уважением произнес болгарин, поинтересовавшийся (через плечо), что я с таким вниманием изучаю. – Даже если скинут какой-нибудь пункт, остального хватит на всю жизнь.

      Меня душили удивление и ожесточение. Я удивлялся тому, что мне приписали слова и действия, так же подходящие мне, как седло корове. Ни в яви, ни во сне я не чувствовал себя врагом властей, тем более – врагом общества. Так беспардонно оклеветали меня – и надо теперь искать оправдания, доказывать, что я – вовсе не я! Бесконечно оскорбительно логически убеждать кого-то, что явная ложь – не более чем ложь. И, схватив карандаш, я набросал на обратной стороне листа не опровержение обвинений, а стихи о том, что я мог числить за собой.

      ПРИЗНАНИЕ

      Начинается строгий суд.

      Признавайся. Тебя не спасут.

      Ночь безжалостна и свежа,

      День у следователя в плену.

      Что имелось и где держал —

      Покажи. Не скрывай вину.

      Перед следователем сухим

      Ты читаешь свои стихи.

      Говоришь ему: признаю

      Прегрешенья свои сполна.

      Все имелось – любовь, жена,

      Уголочек в скудном раю,

      Дочь, мечты, две стопки стихов,

      Ночь, крадущаяся в бреду,

      День в трудах да еще в саду

      Шорох трав и листвы глухой.

      И