деталь, все психиатры, начинавшие работать судебно-медицинскими экспертами и патологоанатомами, были не выше среднего роста. Мой рост 172 см. А главный патологоанатом ЦГ МВД СССР Тебинихин (имя его я забыл) был ростом около 2-х метров. Имя моего предшественника – Геннадий Иванович Шевелев. Это, пожалуй, по родству душ, третий мой друг. Первым был мальчик, который утонул в Амуре. Вторым – Жорж Самсонович Коробочка. Третьим – Шевелев. Все они имеют прямое отношение к анализируемой в этой книге теме. Геннадий Иванович увлекался не только психологией и психиатрией (впоследствии он стал одним из лучших психиатров Москвы и Московской области). Знал хорошо он и философию, да и по складу мышления был не только
выдающийся психоаналитик, но и мудрец, проникающий в суть вещей и явлений. В его голове хорошо ладили умственные способности Эркюля Пуаро и Шерлока Холмса. Умер он скоропостижно, в возрасте 48 лет, также от острой сердечнососудистой недостаточности. Последнее, что успел сказать перед смертью: «Завтра нужно сходить к Евгению в госпиталь, провериться. Наверное, открылась язва!» Я тогда работал в ЦГ МВД СССР), подробности – читай ниже). Будучи отличным клиницистом, он не смог поставить себе правильный диагноз. Обладая хорошим здоровьем, не мог и предположить, что умирает от коронарного спазма. Рядом стояла его жена.
Фармаколог. Если бы она дала бы ему хоть одну таблетку нитроглицерина, Геннадий остался бы жить. Смерть Геннадия Ивановича (я помогал организовывать похороны, но хоронить Шевелева не пошел), и еще одного моего друга (четвертого по родству душ), Елисеева Сергея, (о нем тоже ниже), а также собственная
клиническая смерть (подробности – ниже), обнажают некоторые важные механизмы умирания
сильных людей. И коварство смерти.
Шевелев не только быстро ввел меня в курс дела, но и познакомил со всеми, с кем мне придется, потом работать – сотрудниками милиции, прокуратуры, суда, военной прокуратуры и трибунала, а также – инспекторами рыб. надзора. Благодаря Геннадию Ивановичу, я легко вписался в этот непростой и большой коллектив. Но самое главное, что сделал тогда Шевелев, в первые часы нашего знакомства, в морге Николаевской-на-Амуре центральной больнице, подтолкнул, поделившись одним своим профессиональным наблюдением, к мысли о формуле смерти.
Мы с ним как-то вечером, сидя в маленьком, и уютном кабинете судебно-медицинского эксперта, спорили по поводу софистов. Шевелев отстаивал тезис, что великие софисты страдали шизофренией, ибо их мышление суть резонерство, то есть, синдром распада мышления. Среди современных шизофреников много «философов», у которых ведущие синдромы, как раз резонерство и философическая интоксикация. Я настаивал на самостоятельности и самобытности философской школы софистов, наряду с другими философскими школами Древней Греции. Неожиданно Геннадий Иванович, вне всякой связи с темой нашего разговора, вдруг сказал:
